Бог лабиринта

Эта проблема более важная, чем кажется на первый взгляд. Эта проблема нравственности и безнравственности, здоровья и упадка волнует человечество вот уже свыше столетия начиная со спора Золя с Ибсеном в 80-е годы XIX века. Аргументы с двух сторон, в общем, одинаковые. Еще в 1782 году Томас Джефферсон писал: «Те, кто трудится на земле, – истинные избранники Бога… Моральное разложение среди земледельцев – явление, не известное ни одному веку и ни одной нации». Подобное примитивное общество, как здоровое тело, автоматически не приемлет «разложения». Когда же появляются в обществе «сомневающиеся», нездоровые, испорченные люди, это означает, что наступает эпоха декаданса. Если мое физическое тело подвержено воздействию бацилл, я постараюсь вылечить его и изгнать микробы, и, конечно же, не восприму такое болезненное состояние как интересную вариацию скучной рутины быть здоровым человеком. Подобной точки зрения придерживался Макс Нордау в книге «Вырождение» (1893 год). Декаданс должен быть признан явлением крайне нежелательным и ненормальным. Против подобной точки зрения на декаданс выступал Шоу в статье «Святость искусства», имевшей подзаголовок «Разоблачение сегодняшней бессмыслицы, будто художники вырождаются». Вся аргументация Шоу сводится к короткой фразе: «не вырождение, а развитие». Томас Манн, выступивший в это время со своими первыми рассказами, занял менее позитивную позицию (которой он придерживался всю свою жизнь): становясь более утонченным, искусство развивается и вырождается; с его точки зрения, эволюция означает вырождение. То же самое утверждал и Шпенглер в своем фундаментальном труде «Закат Европы».

Шоу категорически не согласен с подобными взглядами. Он писал: «Конечно, эволюция может выражать вырождение, если чувствительность победит жизненность. Но это не обязательно». И тут выясняется другая сторона проблемы, которую мы подняли. Манн и Хаксли были писателями, у которых чувствительность опережает жизненную энергию, в этом случае возможно – теоретически – увеличить жизненную силу, чтобы она пришла в соответствие с чувствительностью. Но ни один из них не верил в возможность этого. Но разве такое действительно невозможно? Предположим, у меня очень поверхностный и упрощенный взгляд на какую-то проблему, что неизбежно приводит к лобовому столкновению с реальностью. Должен ли я все время оставаться в таком состоянии? Очевидно, нет. Я делаю мозговое усилие и усваиваю свой жизненный опыт, анализируя его, раздумывая над ним, пока не осмыслю его полностью. После этого ко мне вернется уверенность, и жизненные родники забьют с новой силой и энергией: в конечном счете, пока снова не начнет нормально функционировать моя «пищеварительная система», о которой я уже говорил в связи с порнографией.

Эта точка зрения представляет собой альтернативу позиции Джефферсона, утверждавшего, что простота, здоровье и стабильность сосуществуют в единстве. Если нарушена стабильность, то это неизбежно отрицательно скажется на простоте и здоровье, но благодаря определенным усилиям и соответствующему оптимизму они могут быть восстановлены в своем единстве на более высоком уровне и мы получим настоящую эволюцию, в противоположность замшелому консерватизму и легкомысленному декадансу.

Из этого следует не только то, что порнография существует, когда имеется отрицание жизни, но и то, что порнография перестает быть таковой, когда появляются жизнеутверждающие мотивы. Подобный вывод кому-то может показаться абстрактным, но не мне, потому что для меня он имеет непосредственный практический интерес. Когда я начал писать свой первый роман – тогда мне не было еще двадцати лет, – меня заинтересовала проблема: что заставило Джойса выбрать «Одиссею» в качестве организующей структуры для его хаотичного романа о современном Дублине. Суть этой проблемы метафорически сформулирована в трех строчках Йетса:

Шекспирова рыба свободно гуляла в открытом море, вдали от земли;
Романтическая рыба попала в сети, хоть руками ее бери;
Но что это за рыбы, что бьются, открывая рты, на берегу?

Если перевести эти метафоры на прозаический язык, то все это означает следующее. Искусство Шекспира держало зеркало перед Природой, или, пожалуй, увеличительное стекло. Его основным элементом был сюжет. Конечно, характер героя важен, но только внутри сюжета. В романтическом искусстве сам характер стал основой сюжета. Вертер Гете, Оберман Сенакура, Гиперион Гельдерлина – не взаимозаменяемы, как Гамлет и Лир, потому что они неотделимы от сюжета произведения. Увеличительное стекло придвинулось вплотную, и теперь уже основным элементом стал характер, а не сюжет.