Бог. Новые ответы у границ разума

Теперь, когда самые жестокие бури новейшей истории в значительной степени утихли, более хроническое, всепроникающее и обыденное выражение нашего технологического господства над природой оборачивается просто бесконечным зрелищем производства и потребления, диалектикой вездесущей банальности, с помощью которой формируется и поддерживается ненасытная экономическая культура позднемодернового Запада. И вот как, я думаю, надо, наконец, понять популярную атеистическую моду, которая в последние годы открыла столь прибыльный нишевый рынок: это выражение того, что марксист мог бы назвать «идеологической надстройкой» консьюмеризма. Вместо чего-то дерзкого, провокационного и революционного мы тут видим на самом деле довольно безвкусный остаток долгой истории капиталистической современности, и ее главный импульс – а также главный моральный недостаток – буржуазную респектабельность. В последнее время современное общество в основном озабочено покупкой вещей, во все большем изобилии и разнообразии, и поэтому должно стремиться породить все большее количество желаний для удовлетворения и отменить как можно больше ограничений и запретов на желание. Такое общество уже имплицитно атеистично и поэтому должно медленно, но неуклонно приводить к исчезновению трансцендентных ценностей. Оно не может позволить высшим благам отвлекать нас от непосредственных благ. Наше священное писание – реклама, наше благочестие – шопинг, наша высочайшая приверженность – личный выбор. Бог и душа слишком часто препятствуют чисто стяжательским стремлениям, от которых зависит рынок, и противостоят нам со своими ценностями, которые находятся в нешуточном соперничестве с одной действительно существенной ценностью, красующейся в центре нашей социальной вселенной: ценником. Так что это действительно был лишь вопрос времени, прежде чем атеизм выскользнул из закрытых садов академии и, слетев с головокружительных орлиных высот космополитической моды, начал выражаться в грубоватой, вульгарной форме. Неизбежно было и то, что вместо того, чтобы смело бросить вызов ортодоксии своего времени, он должен был оказаться всего лишь еще одним успокоительным средством, которое будут продавать в магазинах и с энтузиазмом воспевать пресная медиа-культура, не особенно неприязненно относящаяся, что нет последних ценностей, а есть только последние цены. В некотором смысле тривиальность этого движения – его главное достоинство. Это – отвлекающая альтернатива глубокому размышлению. Это – наркотик. В наше время, скажем лапидарно, иррелигиозность – это опиум для буржуазии, вздох угнетенного эго, сердце мира, заваленного дразнящими игрушками.

IV

В любом случае, независимо от того, как мы описываем исторические силы, которые дали нам нашу позднемодерновую картину мира, мы пришли к культурной ситуации, странным образом удаленной от непосредственного чувства таинственного избытка бытия в сравнении с сущим, – того чуда неискоренимой разницы между фактом наличия (that it is) мира и его сущностью (what it is), разницы, которая раскрывает разум навстречу истинному вопросу о трансцендентном Боге. Ум, не наученный благоговению, говорит Бонавентура (1221–1274), подвергается угрозе настолько плениться зрелищем сущего, чтобы полностью забыть о бытии; и наш механистический подход к миру – не что иное, как онтологическое забвение, воплощенное в живую традицию. Мы потратили столетия, кропотливо учась не видеть простейших и самых непосредственных истин о реальности, которые каждый ребенок постигает, не владея понятиями, необходимыми для того, чтобы назвать ее. Возможно, мы сможем правильно рассуждать о Боге (в отличие от рассуждений о демиургическом Боге современных веры и неверия) только в той степени, в какой мы освободимся от этого наследия. И лучший способ избежать комфортного знакомства с унаследованной картиной реальности – попытаться вернуться к чему-то более изначальному, более непосредственному: отойти от своих привычных интерпретаций своего опыта мира и вернуться к самим этим переживаниям, как можно более свободным от предубеждений и предрассудков. По общему признанию, нет такой вещи, как чистая непосредственность опыта, полностью лишенная какого-либо акта интерпретации; но мы, безусловно, можем попытаться освободить свое мышление от всех тех наслоений культурной и личной истории, которые, за исключением нескольких ускользающих моментов, мешают нам вспомнить мир, то есть вспомнить то, что является самым странным и потому самым просветляющим в нашем изначальном бодрствовании перед тайной бытия. Бог, согласно всем великим духовным традициям, не может быть постигнут конечным разумом, но, тем не менее, Он может быть постигнут в интимной встрече с Его присутствием – тем, которое требует значительной дисциплины ума и воли для достижения, но и подразумевается во всяком повседневном опыте (если только мы достаточно внимательны, чтобы это заметить).