Бог примет всех

«Кто это и с какой целью? — подумал он, поправляя крест на груди. — На красноармейцев они не похожи, особенно тот, что по моложе двух других. Судя по выправке — офицер».

Он спустился вниз и направился в сторону гостей, которые продолжали стоять посреди двора и рассматривать монастырские постройки.

— Здравствуйте, батюшка, — произнес Евгений, направляясь навстречу настоятелю. — Я вам привез привет от вашего родственника — Мартына. Он велел кланяться вам.

— Спасибо, гости дорогие. Как он там?

— Как и все сейчас.

Они отошли в сторону от тачанки, с которой Порфирий стал снимать пулемет.

— Вы надолго? — спросил настоятель Варшавского.

— Нет. Дня на два не более. В городе чекисты устроили облавы, вот нам и пришлось перебраться куда-нибудь оттуда. Скажите, батюшка, а красные к вам часто наведываются?

— Бывают, не часто, но бывают. Приедут, бывало, обшарят обитель и укатят. Вот на той неделе были, все ищут заговорщиков….

Варшавский улыбнулся.

— Порфирий, установи пулемет на колокольне, — приказал ему Евгений.

Отец Михаил с осуждением посмотрел на него и отвернулся в сторону. Он явно не одобрял решение этого молодого офицера.

— Что вы так на меня смотрите, батюшка?

— Вот смотрю, вроде бы сражаетесь за веру, а сами что творите? Пулемет на колокольню… Бога не боитесь?

— Сейчас уже нет, отец Михаил. Бог примет всех убиенных….

Настоятель перекрестился.

— Принять примет, а вот дальше всех расставит в разные стороны. И в какой стороне стоять будете вы, этого пока никто не знает….

К Евгению подошел Порфирий с двумя коробками пулеметных лент и вопросительно посмотрел на него.

— Это тоже туда…

— Вы на службе будете? — спросил его настоятель.

— Наверное, нет. Боюсь, что своим присутствием могу навлечь на вас беду. Время сейчас такое…

Отец Михаил развернулся и направился в храм. Проводив его взглядом, Евгений подошел к тачанке и, откинув мешковину, взял в руки ящик с гранатами и понес его на колокольню. Варшавский спустился с колокольни вниз и, перекрестившись, вошел в храм.

***

Поручик лежал на жестком топчане. Ему почему-то не спалось в эту ночь и это не потому, что ложе было жестким и не удобным, его по-прежнему не покидало предчувствие навалившейся на него беды. Почему-то перед его глазами стоял ноябрь 1918 года.

Пленные красноармейцы стояли на изрытом взрывами поле. Над головами пленных дрожал прозрачный пар дыхания. Штабс-капитан Иванов со стеком в руке, озабоченно поглаживая русые усы и небритый подбородок. Он ходил между пленными, словно разыскивал среди этой толпы, скованной страхом смерти, кого-то знакомого. Наконец он становился напротив одного из пленных. Босой красноармеец, в измятой шинели, поднялся с травы, со страхом, исподлобья посмотрел на белого офицера.

— Из какой губернии? — спросил его штабс-капитан.

Рослый парень, серый с лица, зябнущий от страха и ожидания своей участи, глухо ответил. Иванов стал его о чем-то расспрашивать вполголоса.

— Капитан! Ты что ему отходную читаешь? — спросил офицера Варшавский.

Наверно, это были самые простые вопросы, которые задавал красноармейцу Иванов: о деревне, земле, бабе, стариках. Евгений хорошо помнил, как менялось лицо красноармейца. Оно посветлело, на нем вдруг заскользил какой-то непонятный ему добрый свет. Пленный улыбнулся.

Капитан слегка коснулся стеком его плеча, точно посвящая пленного в достоинство честного солдата.

Выстрел прозвучал как-то неожиданно. Красноармеец словно переломился пополам. Фуражка слетела с его головы и покатилась по мерзлой земле.

— За что ты его? — спросил Иванова Евгений.

— Ты не поверишь, его отец служил у нас на мельнице.

— И что?

— Он мне рассказал, как плакала и визжала моя сестра, когда они ее насиловали.

Штабс-капитан замолчал и посмотрел на пленных.

— Они здесь все такие, Варшавский.

— Ты что надумал, Иванов?

Он плечом отодвинул от пулемета солдата и, заправив ленту, повернул его в сторону пленных. Первой очередью он скосил передний ряд красноармейцев. Толпа сначала отпрянула назад, а затем устремилась на них, давя своими ногами раненых и мертвых. Ударило еще два пулемета. Вскоре все было кончено. Солдаты, молча, добивали раненых штыками.

— А вы поручик мягкотелый. Похоже, что эти скоты еще никого не тронули из вашей семьи. У меня они вырубили всех: мать, отца и младшего братишку. Пришли ночью и стали грабить. Представьте себе, банально грабить. Ведь их вождь открыто провозгласил лозунг — грабь награбленное барахло.

Капитан замолчал и, достав из портсигара папиросу, нервно закурил.

— Я видел, Варшавский, что ты не стрелял. Почему? Жалко? Погоди, тебе еще станет стыдно за свою слабость. Вот придут они к тебе домой, и порубят всех твоих, отберут дом…