Бог тебе судья

– Да, Лиза увлеклась этим течением. Без меня, мне было неинтересно, да и некогда. Она ездила на их собрания и встречи, слушала про эту народность, их культуру и жизненные устои. Они вдохновляли Лизу. Она даже заточила зубы себе и детям. Мы тогда сильно поругались, потому что я был против. Но Лизу нельзя было переубедить. Хотя это шло вразрез с философией свободы, дети ведь не могли адекватно выбирать, надо им это или нет. Они ведь еще маленькие.

– А в этом обществе не совершали противозаконных действий?

– Нет, если вы думаете, что они загрызали людей, то нет. Никакого человеческого мяса в пищу они не принимали.

– Как вы можете быть уверены в этом?

– Потому что ацтеки-каннибалы – народ непростой. Чтобы стать каннибалом, нужно быть не младше восьмидесяти лет и иметь определенные достижения, которых в нашем мире добиться нельзя. Например, есть мясо людей можно только тем ацтекам, которые участвовали в охоте на кита, успешной охоте, которая закончилась тем, что тушей кита питались бы многие люди долгое время. Там весь смысл направлен на то, чтобы быть максимально полезным обществу, тогда их Карасара, богиня, позволяет есть мясо себе подобных. В общем, к каннибализму это общество имеет весьма опосредованное отношение. Разве что в названии.

– Это секта?

– Нет, – отмахнулся Денис, – скорее, клуб по интересам. Они читают рукописи, книги, смотрят фильмы и рассматривают картины тех времен.

– Вы считали, что ваша жена перегибает палку? Что ей требовалась помощь? – задал вопрос Сергей Юрьевич.

– В каких-то моментах, конечно, она перегибала. Но нам удавалось договориться. После того инцидента с зубами детей мы договорились, что подобные вещи будем решать только вместе, и она согласилась.

– У вас были конфликты?

– В последнее время – да.

– На почве чего?

– Ацтеки-каннибалы стали очень навязчивыми. Не само общество, а некоторые представители. Обычные члены их клуба. Они стали подолгу сидеть в гостях, начали давать советы, как нам жить. Меня это раздражало. Лиза их слушала. Это сильно напрягало.

Денис прикладывался к бутылке через каждые пять-десять минут. Причем делал внушительные глотки. Опьянение начало его подкашивать, и он стал говорить короткими, отрывистыми фразами. С каждым глотком он потел сильнее, и пространство вокруг нас обросло салфетками.

Для меня было немного странно, что Денис не выглядит безутешным отцом, потерявшим двоих детей. И убитым горем вдовцом он не выглядел. С другой стороны, каждый человек переживает горе по-своему, и, если в этот самый час, что мы сидим с ним, он не рвет на себе волосы, это не значит, что ему не больно.

Рождественский что-то быстро записывал себе в блокнот, не переставая кивать на каждое отрывистое слово Елизарова. Мне было жарко, несмотря на открытое окно, удушливый запах пота вперемежку с алкоголем делал свое дело. Я ослабил узел галстука и скинул ботинки, чтобы дать ногам подышать.

Рождественский же сидел полностью упакованный и даже не покраснел.

– Как вы относитесь к обвиняемому?

– Вы имеете в виду этого чокнутого художника?

– Да.

– Мне на него глубоко похер. У меня случилось горе, но не он в этом виноват. Не знаю, где там глаза у следачки, но вы сами-то его видели? Хиляк! Он бы не справился с моей Лизой… Она бы порвала его как мышь.

– Простите, что скажу это…

– Я знаю про сонную артерию, – кивнул Денис. – Я все знаю. Но Лиза бы никогда не подпустила к себе постороннего человека.

– То есть вы думаете, что это сделал кто-то из ранее знакомых ей людей?

– Я сказал об этом следователю. Я думаю, ей стоит более внимательно присмотреться к тем людям, с которыми Лиза проводила большую часть времени. Ацтеки-каннибалы, как общество, безобидные. Ну верят люди во что-то. Ну восхищаются устоями и культурой… Что в этом такого? Но вот больных хватает везде. И я думаю, что искать следовало бы среди них. Но следачка уверена, что эта мышь серая и убила мою семью. Мне глубоко похер что она там себе думает, пусть это все решает суд. Я не судья. Бог им всем судья. Простите, наш разговор окончен, мне надо прилечь…

* * *

Если Роберт Смирнов и способен на убийство, то разве что мухи. Маленький, тщедушный, тощий как трость, сухой старичок сорока восьми лет. Нет, я знаю, что большинство мужчин в сорок восемь лет бодры и полны сил. Но этот человек, казалось, умирал.

Абсолютно потухший взгляд, никакого стремления к жизни, никакой воли. Кого может убить это само по себе убитое существо? Муху, да и только.

Рождественский знакомился с новыми материалами дела, а я сидел напротив Роберта и смотрел ему в глаза. Смирнов спал с открытыми глазами, не может человек так прямо смотреть, даже не моргая. Абсолютно отсутствующий взгляд, пустые глаза без каких-либо эмоций.

– Вы понимаете, в чем вас обвиняют? – спросил я в который раз.

Смирнов не реагировал. Я достал из портфеля снимок его картины и положил на стол. Он медленно опустил взгляд на снимок и снова уставился мне в глаза.

– Это ваша работа?

Никакой реакции.