Бог тебе судья

Я поморщился. Тема моего суда с Жанной была болезненной, но настолько отдаленно интересовавшей меня, насколько это возможно. Это все казалось таким неважным, как будто происходило не со мной, а с очередной персоной из глянцевых журналов. Такое интересно читать в транспорте, когда ехать полчаса, а занять себя нечем. Учитывая, что наш разговор с Кристиной мог быть одним из последних, мне совершенно не хотелось тратить на это время. Но ей нужно было отвлечься на время ожидания, и я пустился в объяснения.

Родители Жанны пришли в суд и смотрели на меня как на врага. Им было обидно за дочь, и винить их я не могу. Мне самому за себя стыдно, и дополнительная кара ни к чему. С учетом заключения врачей, что Жанна едва ли выйдет из комы, а если и выйдет, то не сохранит сколько-нибудь достойное качество жизни, я предложил семье Жанны компенсацию за ее долю в квартире, чтобы у родителей были деньги на уход. Я также предложил выкупить все совместно нажитое имущество, с той же целью: чтобы у них были деньги. Но они меня не поняли и потребовали выдать все в натуре.

Я сказал судье, что мне неважно, как будет разрешен вопрос. Я согласен на половину и не претендую на большее, но прошу разделить имущество так, чтобы в совместном владении ничего не было. Родители Жанны, выступая в интересах дочери, отказались от компенсации стоимости доли в квартире, и она отошла им, а мне — все деньги на счетах и все имущество, что было в квартире. Они заявили в состав совместно нажитого все долги Жанны, коих оказалось на шестьсот тысяч рублей, остальное было погашено в ходе процедуры банкротства. Я не стал ничего оспаривать и согласился оплатить триста тысяч, уменьшив свою долю в имуществе на эту сумму. Это действительно результат моей ошибки: я не заметил, что Жанна не в состоянии вести дела, и допустил, чтобы она наделала ошибок. Свои долги в счет я не предъявлял, оставив их за собой. На машину никто не претендовал, она была куплена уже после развода.

Как сделать ситуацию еще менее болезненной, я не знал. Я спросил об этом у родителей Жанны, и ее мать, всегда с терпением относившаяся ко мне, ответила, что я в состоянии исправить ситуацию, если поменяюсь с Жанной.

— Ее болезнь — это не моя вина, — ответил я. — Что я могу сделать?

— Ты мог бы остаться для нее мужем! — воскликнул отец Жанны. — И поступил бы как мужчина. Сейчас она нуждается в тебе сильнее, чем раньше.

— Сейчас она нуждается в медицинском уходе, — сказал я. — Мне очень жаль. Но этого я дать ей не могу. Если я буду ухаживать за ней, кто будет содержать меня и ее?

— Поэтому выходом ты видишь просто развестись с нашей дочерью, и все? Разделить имущество и жить так, словно ее никогда не было? Выбросить на помойку отработанный материал? Так, да? Это, по-твоему, справедливо?

Вот так в глазах матери Жанны выглядит мой поступок. Ну а чего я хотел? Глупо ожидать другого. Я и сам понимал, что это выглядит именно так. Но какой у меня был выбор? Я никогда не забуду ни Жанну, ни нашего неродившегося ребенка, просто не смогу. Они так прочно отпечатались в моей душе, что ни смыть, ни вытравить я не сумею, как бы сильно ни желал. Мое сердце разрывалось от жалости и безысходности, но выхода иного я не вижу.

А что было бы справедливее? Сидеть возле кровати Жанны, зная, что она никогда не будет прежней, никогда не сможет даже самостоятельно за собой ухаживать? Никогда не сможет ходить, есть, пить? Жить за счет родителей Жанны и своих, тянуть всех в долговую яму и в беспросветную темноту? Это лучше, справедливее и правильнее?

Я не стал ничего отвечать на слова мамы Жанны, понимая, что сейчас она не в том состоянии, чтобы думать здраво. Да и вряд ли когда-нибудь будет. Для родителей Жанны я навсегда враг, предатель и ничтожество.

Я всего лишь добавил:

— Я подписал договор с больницей, буду платить ежемесячно двадцать одну тысячу рублей на содержание Жанны и буду ее навещать. Это все, что я в силах сделать.

Мама Жанны кивнула и уткнулась мужу в плечо. Тот посмотрел на меня зло и велел убираться. Я уже развернулся, чтобы уйти, но услышал слова бывшей тещи:

— А ведь ты любил ее. Сильно любил. Неужели вот так просто ты сдашься, уйдешь? Неужели от твоих чувств не осталось ничего?

* * *

— И что ты ответил? — спросила Кристина.

— Что я мог им ответить? Ничего. Разве мог я сказать, что я смертельно устал от всего этого? Разве мог сказать, что слишком слаб видеть Жанну в таком состоянии?

— Я тебя ни в чем не виню, — ответила Кристина. — Я просто спросила, что ты им ответил. Я поняла: ничего.

— А что бы ответила ты?

Кристина вздохнула и сказала:

— Наверное, то же самое, что и ты. То есть ничего.

— Ничего, потому что поступила бы так же? Или не поступила?

— Витя, не терзай меня, пожалуйста. Я не могу тебе ответить, потому что я не знаю, как бы повела себя в такой ситуации. И сейчас не могу даже представить. Возможно, позже, когда все будет решено, я смогу что-нибудь тебе ответить. Но пока нет.