Бог тревоги

Казалось, что мрачнее, чем в тот момент, обстановка уже не станет, но тут к нам подошел смутно знакомый мне парень, должно быть, один из той орды петербуржцев, с которой меня в разные годы знакомил Максим. Я не помнил, где его видел, но помнил отчетливо, что выглядел он получше.

Голова у этого парня вздулась, и лицо было желтое, с настолько расплывшимися чертами, что даже глаз толком не увидать. Он постарел и стал походить на желе, вытекающее из строго очерченной рамки тела.

Должно быть, всепроницающая петербургская тревога, пробирающая временами даже совсем бесчувственных, примитивно устроенных, жизнелюбивых людей, соединилась здесь с непрерывным потоком скорби со сцены. Усиленная атмосферой склепа, которую весьма удачно удалось воссоздать хозяевам этого молодежного клуба (если предположить, что это именно то, чего они добивались), она повергала всех пришедших сюда в пограничное состояние. И в этом состоянии не было места простым условностям человеческого общения вроде приветствия и вопросов из серии «как дела?». Этот знакомый без всякого предисловия сообщил, что у него запущенный рак и он прямо сейчас проходит курс химиотерапии.

Я поставил сидр на пол и осторожно потрогал бок, в котором что-то время от времени шевелилось. Накатила сильная дурнота, захотелось встать и, само собой, ни с кем не прощаясь (условности не нужны), как можно скорее покинуть клуб. Но я обещал, что дождусь Женю, обещал провести с ним вечер, и я продолжал сидеть, потирая горячий бок, и смотрел на длинные жесткие, как антенны, волосы на ушах у больного раком знакомого.

Зеленоволосая девушка с телом змеи говорила про продольные надрезы на венах, знакомый парень, утративший очертания, говорил, что неделю назад ему вырезали яйцо, и выражал робкую надежду, что оставят хотя бы второе. Они говорили одновременно, с разных сторон, и постепенно мне удалось отстраниться, связать их в один разговор и вернуться к стойке.

Тяжелая скорбь проливалась со сцены в зал, а зал возвращал ее на сцену умноженной. Я мысленно требовал у своих инопланетных хозяев меня забрать. На всех частотах царило молчание. Видимо, в подземелье был слишком плохой сигнал. Время почти не двигалось, я пил воду, чтобы скорее пойти в туалет и удостовериться, что в моче нет крови.

Концерт закончился, но люди не уходили, и Женя не выходил из гримерки, все как будто ждали чего-то, и это что-то не имело ни малейшего отношения к выступлению группы.

* * *

Я все-таки сдался и вышел перевести дух к набережной Обводного канала. Случилось очередное резкое потепление среди зимы, и у воды, как летом, пахло подтухшими водорослями и пивом.

Резкие запахи и непрерывный поток машин, поливавших округу жидкой грязью из луж, отсутствие лавок и спуска к какому-никакому, а все-таки водоему делали это место непригодным для умиротворяющего досуга с напитком и книгой для, что называется, «проветривания головы», да и вообще для любого вида отдыха. Но именно чем-то подобным занималась одиноко сидевшая девушка, примостившаяся на гранитном столбе. Сбоку на узеньком ограждении стоял стеклянный бокал с то ли белым вином, то ли сидром, а в руке был пухлый путеводитель, открытый на середине. Приблизившись к девушке, я рассмотрел, что она изучает путеводитель по островной Греции.

Никогда раньше я даже не делал попыток познакомиться с кем-то на улице. Думаю, все упирается в первую фразу. Для пикап-линии вроде: «А ваши родители случайно не пекари? Так почему у них такая пышечка?» — у меня бы в жизни не хватило воображения, а для прямого предложения познакомиться — ни начатков храбрости, ни душевных сил. Но странное пограничное состояние, завладевшее мной на концерте, никуда не делось, и уж не то что знакомство, но даже прыжок с моста, казалось, сейчас бы мне ничего не стоил. Хотя выражение лица девушки, бесстрастного и бледновато-оливкового, не выражало готовность к общению, меня было не остановить.

Но все же проблема первой фразы дала о себе знать и сейчас. Я решил атаковать со стороны островной Греции. Сперва пришел в голову бесхитростный жалкий вопрос: «Интересуетесь греческими островами?» — а вторая мысль была куда изощреннее — обратиться к ней цитатой из репертуара древнегреческой драматургии. Например, такой фразой:

Птенцы младые Кадмова гнезда!
Зачем вы здесь — в столь жалобной осанке
И с ветками просителей в руках?

Вероятней всего несчастная незнакомка меня бы не поняла, а если бы поняла и процитировала в ответ:

Эдип, властитель родины моей!
Ты видишь сам, у алтарей твоих… —

то следовало бы спасаться, бежать от нее без оглядки.

В общем, пока я пытался нащупать баланс между вычурностью и тупостью, девушка неожиданно заговорила сама: «Смотрите, там пес — точная копия вашего».