Бог тревоги

Зайдя в комнату, я нашел маленькую колоду Таро. Они были неудобными, выпадали из рук, как крекеры, если схватить слишком большую горсть. Я стал искать карту Шут, которую вытянул в первый свой день в Петербурге. Но такой карты не было. Может быть, это другие Таро? Пересчитывая колоду, я один раз сбился, услышав, как Лида откупоривает бутылку портвейна и подливает в бокал. В колоде было семьдесят семь карт. Я пересчитал дважды и теперь просто глядел на рубашку карт в виде антропоморфного звездного неба. «Семьдесят семь карт», — сказал я вслух. Никита дернул меня за штанину так, что, если бы не тугой ремень, брюки б упали.

— Что тебе? На потолок?

Никита откашлялся и задал вопрос:

— В каком храме тебя крестили?

23

Я неожиданно быстро уснул. Думал, что буду всю ночь ворочаться перед визитом к врачу, перебирая сценарии. Что буду искать логику в том, что случилось со мной со времен переезда. А потом эти поиски уведут меня глубже в воспоминания, и все снова придет к упаковке печенья-суфле «Вагон виллс». А может, к еще более ранним, обрывочным воспоминаниям первых лет, а оттуда — к гадательным воспоминаниям о преджизни.

Но когда все эти события предстали в своей громоздкой бессмысленной полноте, я не почувствовал ничего, кроме блаженной беспомощности.

Я уснул под сопение Никиты и Димы, шмыгание носом Лиды, продолжавшиеся переговоры на улице. Я захотел встать и проверить, увезли ли тело, но тогда-то и провалился в сон.

Из сна меня вырвал крик Лиды. Это был душераздирающий крик на всю улицу. Я и не думал, что ее связки и легкие способны произвести такой.

— Я ее вижу. Она в углу, — сказала Лида, и хотя я еще не проснулся толком, но уже догадался, что она имела в виду не крысу, не таракана и не любого другого крупного насекомого или мелкого грызуна. Ее напугала умершая соседка, которая следила за ней, выглядывая из-за шкафа.

Я вспомнил нашу первую встречу в стоматологическом кабинете, ее монолог о гигиене полости рта, составлявшей и смысл, и само существо жизни Лиды. И вот к чему мы пришли. К призраку, грозящему ей кулаком в ее же квартире.

Я встал и прошелся по комнате. Я хотел убедить Лиду, что там ничего нет и не может быть, но угол за шкафом был таким непроглядно темным, что и мне стало не по себе.

Малыши умудрялись спать дальше, они спали, раздвинув пухлые ножки, как две очень упитанных бройлерных курицы. А я еще волновался, что мы разбудим их нашими почти беззвучными сексуальными упражнениями.

— Хочешь, я принесу портвейна?

— Лучше перенеси на кровать детей. Не хочу, чтобы они там спали.

Теперь мы лежали скрючившись и в поту, переплетясь телами друг с другом, обороняясь от призрака. Я продолжал смотреть в тот угол. Он как будто бы наезжал, как в фильме, но потом отодвигался назад. Глаза уже привыкли ко тьме, но в углу была такая мощная концентрация черноты, что я по-прежнему ничего не видел.

Зато Лида уже похрапывала, да с таким безмятежным видом, как в первый день отпуска. Я вспомнил про свой визит к врачу, не суливший мне ничего хорошего. Кровь в моче и из носа, жар и странные шевеления в животе, а теперь еще обмороки — вряд ли врач скажет на это, что мне просто недостает витамина С. Я прижимался к крепкому деревянному телу Лиды, но не чувствовал теплоты.

Я вспомнил про дату смерти из «Википедии» — 21 июня. Получалось, что я застану только начало белых ночей, толком и не увижу петербургского лета, того времени, когда все преимущества этого города раскрываются, если не считать нескольких особенно душных дней. Значит, не съезжу уже на залив, не искупаюсь в реке Сестре, несмотря на запрещающий купание знак у берега.

Слезы выкатывались свободно, и я не вытирал их, я представлял себя огромной грудой земли, бесформенной массой, с провалом посредине себя, в который дождевая вода собирается в лужу. В голове пульсировала одна только фраза на разный лад: «Вот таким вот образом. Вот таким образом. Таким вот образом». Тем временем пикнул Никита, и запах кислого супа ударил в нос. Пришлось еще долго крутиться с боку на бок в напрасных попытках стряхнуть ребенка с себя, и в конце концов я все же уснул перед самым рассветом.

* * *

«Ну, вот и все», — подумал я с порога. Навстречу мне встал очень маленький врач, которого я принял за лилипута. Это был полностью облысевший мужчина с сетью мелких сосудов на лбу, на щеках, на съехавшем набок распухшем носу, который выглядел непристойно. Присмотревшись получше, я все же решил, что в нем было сантиметров сто пятьдесят, а то и побольше, и в лилипуты он формально не проходил. Но знак явно был недобрым.

Он очень долго ощупывал бок, и живот, и спину. Потом стал рассматривать белки глаз, настороженно щурясь. Глаза у меня стали слегка желтоватыми, как пальцы рук и губы, во всем был виноват этот проклятый и бесполезный морковный сок. Вид у врача был слегка потерянный. Я снова вспомнил слова Лиды о том, что в Петербурге можно устроиться в частную клинику без диплома, никто и не подумает его проверять. Он выписал мне направления на анализы и в ответ на вопрос, умру я или останусь жить, просто пожал плечами.

* * *