Бог тревоги

После концерта я хотел приблизиться к Снегиреву, но это оказалось по-настоящему трудным делом. Он был погребен под женщинами на каблуках — одни облепляли его, другие снимали, потом происходила перестановка, и все повторялось опять. Стоило мне подойти, как дама, очень похожая на соседку из ЖК «Европа-сити», отчитывавшую меня за «чудовищный и позорный» коврик, сунула мне телефон для съемки.

Я заметил, что это был последний айфон. Она сунула сто тысяч рублей мне в руку. Самым правильным шагом был побег — просто удрать с телефоном в руках через аварийный выход. Единственный способ прервать череду унижений длиной в жизнь. Но я стоял и ждал неизвестно чего, и не убегал, и не фотографировал.

— Кстати, вот тоже хороший писатель, — сказал Снегирев, высвободив длинную свою руку, чтоб похлопать меня по плечу. Но женщины на меня не взглянули. Я сделал несколько снимков и вернул телефон.

— Лампочки ты не купил, — успел констатировать Снегирев перед тем, как его увлекли в гримерку.

27

Нева почти освободилась от льда, но не торопилась никуда течь, не принималась биться в своем гранитном вольере, как это бывало в ветреную погоду, и даже морщины ряби не искажали ее черты. Нева лежала пластом, безмолвная, черная.

На набережной стали преобладать следующие цвета: серый, а также коричневый. На мне были коричневые ботинки и темно-серая парка, так что когда я присел на ступеньки причала, показалось, что границы между мной и набережной до некоторой степени размыты.

Я продолжал развивать доставлявшие мне мазохистскую радость мысли о несправедливости этого мира. В частности, мира литературы, который, как и весь остальной органический мир, да и неорганический тоже, действует в соответствии с чьей-то злой и абсурдной волей.

Только теперь я, не сразу заметив это, помогал себе активной жестикуляцией и ключевые тезисы своего монолога произносил, или даже выкрикивал, вслух. По счастью, оценить это зрелище было почти некому. Набережная была безлюдной, и за полчаса по ней прошел только один человек — мужчина с идеальной щетиной, в распахнутом бордовом пальто.

Он остановился напротив и, не пытаясь сделать это украдкой, сфотографировал меня на телефон и записал несколько слов. При этих действиях с его лица не сходила отстраненная и торжествующая ухмылка. Только когда он оказался уже достаточно далеко, пришло осознание, что это был звезда современной литературы Цыпкин.

Я встал с корточек и неторопливо пошел за ним. Задул ветер с Невы, но мне было слишком жарко, и я даже расстегнул куртку, а потом стянул шапку и сунул ее в карман. Я сразу почувствовал, как ветер принялся жадно щупать ребра и теребить уши, но духота и не думала отступать.

Голова была на редкость пустой: ни чувств, ни мыслей — меня занимал один только жар, мне было очень жарко, я запекался заживо в собственном поту, и хотелось сбросить с себя парку, свитер и даже подштанники.

Из-за того, что ветер дул мне не в лицо, а в спину, я почувствовал запах скисшего грибного супа поздно: когда уже поравнялся с его источником и оставил этот источник чуть позади. Мой самый главный и единственный в мире фанат стоял у причала в том же плаще, в домашних штанах-шароварах, при неизменных своих усах.

— Самые приятные встречи — случайные, — заметил поклонник (мы уже выяснили, что, вероятней всего, он никаким поклонником не был, но к чему к концу книги придумывать привычным героям новые прозвища и имена), сделав даже попытку раскрыть для объятий руки, но я эту попытку пресек.

Пару секунд мы простояли в молчании, и я все-таки задал вопрос, попытавшись вложить в него столько неприязни и злобы, сколько подобный вопрос в принципе мог вместить.

— Как твой дебютный фильм? — спросил я.

— Хорошо, даже отлично, — проговорил поклонник, по-собачьи чуть наклонив голову. — Только им не понравился первый вариант сценария.

— Который…

— Который основан на твоем рассказе. Мой мастер пришел прямо в бешенство от него. Ему показалось, что сюжет слишком вторичный и при этом, как он сказал, «пошлый и приторный». А в отношении твоего стиля он использовал слишком резкое, на мой вкус, определение.

— Я не очень хочу…

— «Лоботомированный Платонов». Это его слова. То есть линию про сына, мать и отчима он отверг, но линия про ангела и барыгу ему понравилась. Он предложил ее развить, поначалу я не хотел, но результат оказался отличный — ну, как мне кажется. В общем, съемки уже через пару дней. Могу указать тебя автором идеи, если хочешь, хотя…

Я посмотрел с тоской на Цыпкина, который уже почти пропал из виду. Если я не хотел его упустить, следовало пуститься в бег, и, в общем, меня ничто от этого не удерживало, кроме ужасающей физической формы. Мне бы, конечно, стоило допросить этого типа про страницу на «Википедии» и ту фотографию, но прямо сейчас на это недоставало сил. Поклонник взял меня беззащитным, растерянным, мне было тяжело даже просто стоять рядом с ним. От запаха прокисшего грибного супа опять мутило.