Бог в городе

— Про лицо ты раньше не говорил, — заметил Пыжиков и побледнел, вернее, его физиономия приобрела такой оттенок, который еще дает несвежая простыня.

— Так вот, по моим наблюдениям, — продолжал Расческин, — сегодня двадцать третьего января одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года, и пришел этот самый Последний день!

— Какую вы ерунду городите, товарищ Расческин! — сказал ему Петухов. — Вместо того чтобы распространять разные измышления, про сумасшедших нам рассказывать, вы бы лучше заплатили за телефон! Я уж не говорю про то, в каком виде вы являетесь на собрания, но хотя бы вы заплатили за телефон!

— Какой, к чертовой матери, телефон! — воскликнул Расческин и рванул на груди халат. При этом его заварной чайник выпал, треснулся об пол, и в воздухе явственно обозначился запах спирта.

— Какой, к чертовой матери, телефон, если нам, может быть, и жить-то осталось час! Вы посмотрите в окно-то: скоро одиннадцать, а по сю пору не рассвело!

Все подняли глаза вверх и направо, в сторону полуокошек под потолком, которые чернели как закопченные, и у всех на лицах проявилось одно и то же замечание: а ведь действительно и не думает рассветать...

— Не берите в голову, товарищи, — сказал милиционер. — Быть такого не может, чтобы не рассвело.

Петухов добавил:

— Именно, что такого не может быть! Это все, товарищи, субъективный идеализм, поповские бредни, которые давно опровергли марксисты на Западе и у нас. Потом, за что нам-то конец света? Я понимаю, американцы его заслужили, поскольку они погрязли в коммерции, безобразно ведут себя на мировой арене, постоянно вооружаются и вообще! А нам-то он за что?!

— Нам, например, за то, что мы развалили СССР, — послышался голос сзади.

— Или, например, за то, — предположила дама в богатой меховой шапке чуть ли не из бобра, — что у нас мужики кусаются почем зря!

— Или за то, — сказала Маня Холодкова, — что какая-то беспросветная у нас жизнь!..

— Одним словом, есть за что! — подытожил Расческин и печально посмотрел на останки чайника, мутно белевшие у его ног. — Если человек прожил жизнь, то он за глаза заслужил кару по Страшному следствию и суду. Но шутки шутками, товарищи, а надо что-то делать, если, может быть, нам всей жизни остался час!

— А что делать-то?! — завел Пыжиков и умолк.

— Например, в оставшийся час времени, — сказал младший лейтенант, — можно было бы выяснить, нет ли среди присутствующих свидетелей происшествия от четвертого января... Как уже было сказано, в тот день неизвестный правонарушитель совершил нападение на гражданку Попову, которая проживала в вашем доме, подъезд первый, квартира шесть.

— А кто она была-то, — справилась Маня Холодкова, — эта самая гражданка, квартира шесть?

— В том-то все и дело, что она была заместителем директора Химзавода по науке, а то таскался бы я по квартирам в такую рань.

— Ну, тогда ее точно Муфель покусал! — засмеявшись, сказал Расческин. — Давай, Николай Николаевич, сознавайся, что это ты несчастную покусал.

Муфель не отвечал.

— Я не понимаю, — сказал Пыжиков, — какие могут быть смешки, когда, с одной стороны, человека убили, а с другой стороны, жизни остался час! Вы только представьте себе, господа, что, может быть, шестьдесят минут осталось на все про все! Действительно, нужно что-то делать... ну, я не знаю: попросить у всех прощения, завещание, что ли, написать или устроить прощальный пир!..

— Коли все погибнем, — раздался голос сзади, — то на кого завещание-то писать?..

— Это точно, — сказал Расческин. — Так что остается прощальный пир!

9

Между тем шел уже первый час пополудни, а в окошках настырно торчала ночь. Хотя ни один из членов жилищного кооператива «Вымпел» не мог смириться с мыслью о грядущем светопреставлении и оно по наитию представлялось всем противоестественным, невозможным, однако отсутствие дневного светила навевало трагическое предчувствие, и собрание на всякий случай решило устроить прощальный пир. В какие-нибудь пять минут милицейская фуражка младшего лейтенанта наполнилась радужными денежными знаками, и Пыжиков вызвался сбегать за водкой в ближайшее заведение, именно в пивную по улице Десятилетия Октября. Александру Ивановичу потому захотелось обществу услужить, что его тяготило смутное сознание какой-то страшной вины, точно это именно из-за него городу, а то и стране угрожает смерть.

На улице было до странного многолюдно, вовсю горели фонари, придавая лицам прохожих какую-то особенную задумчивость, там и сям на перекрестках сходились люди, смотрели в небо, нервно пожимали плечами и молча расходились по сторонам, пьяных было не видать, низко над крышами домов парили несметные стаи ворон, производя панихидный грай.

Александр Иванович сел в автобус, проехал одну остановку и сошел на углу площади Коммунаров и улицы Десятилетия Октября. От автобусной остановки до пивной было рукой подать, но что-то сделалось ему томно, и он плелся без малого пять минут.