Бог всегда путешествует инкогнито

Только я уселся, как увидел на улице длинный «мерседес» владельца особняка. Он остановился у решетки, и из него быстро вышел Влади. Обойдя машину, он распахнул заднюю дверцу и помог выйти молодой женщине. За ней следом, поддерживая ее за талию, появился Дюбре. Она была черненькая, под короткой стрижкой угадывался очаровательный затылок. Короткая юбочка и ноги от ушей. Высоченные каблуки подчеркивали в высшей степени женственную походку… но что это? Или я ошибаюсь, или ее слегка пошатывает? Она повисла на шее у Дюбре, и громкий визгливый смех выдал, какое количество бокалов она выпила нынче вечером…

Они подошли к особняку, поднялись на крыльцо и исчезли внутри. В окнах зажегся свет.

Минут десять ничего не происходило, потом я услышал знакомый щелчок электронного замка. Двадцать два ноль одна. Я не сводил глаз с крыльца, ожидая, когда выйдут слуги. Они появились ровно через пятьдесят пять секунд. Спустя еще двадцать секунд, точно, как по расписанию, произошел ритуал расставания на тротуаре, с обменом несколькими словами и пожатием рук, после чего все разошлись. Тот, что уезжал на автобусе, перешел улицу к остановке. Автобус пришел в двадцать два ноль девять, на минуту раньше, чем по расписанию. Приближался главный момент: когда Дюбре спустит Сталина с цепи? Я сложил пальцы крестом: только бы он не отходил от привычного графика!

Мой взгляд перебегал с двери на наручные часы, и с каждой минутой нарастали страх и надежда. Прошло восемнадцать минут, и в холле зажегся свет. Сердце у меня сжалось. Напрягшись, я ждал, когда откроется дверь, не спуская с нее глаз. Никого. Потом зажглось еще одно окно, на этот раз в библиотеке, и я перевел дыхание. Десять двадцать одна. Уже двенадцать минут, как ушел автобус. Я ждал. Никого. Десять двадцать четыре. Снова никого. Двадцать восемь. Никого. Десять тридцать. Меня вдруг охватило противоположное желание: пусть Дюбре появится как можно скорее… От того, насколько точно он соблюдет время выгула Сталина, зависело мое спокойствие на сегодняшний день. В десять тридцать одну дверь распахнулась, и я вздохнул с облегчением. Уже третий день подряд Дюбре спускал собаку с цепи в одно и то же время, с точностью до минуты. Эта привычка уже укоренилась. Завтра я не смогу в этом лишний раз убедиться, потому что сегодня пятница, а на выходных все может поменяться. Надо придерживаться расписания будних дней.

Я дождался конца процедуры и отправился к метро. Шел я молча, глядя в землю и погрузившись в свои мысли. Тут коротко звякнул мобильник.

Эсэмэска. Это был он. Даже в такой милой компании он обо мне не забывал… Я взял предписанную сигарету и на ходу закурил. Лучше было бы, конечно, глотнуть свежего вечернего воздуха с влажным запахом деревьев. Мне уже начинало надоедать, что кто-то приказывает мне курить, когда курить совсем не хочется.

Я стал думать о том, как прошел день. Чем я могу сегодня гордиться? Ну-ка, ну-ка… Для начала, мне хватило смелости уйти из офиса в шесть часов. Раньше я считал себя обязанным сидеть, как все, до семи, даже если мне было нечего делать. Дальше… что там у нас дальше? Ага, я уступил в метро место беременной женщине. Наконец, я был горд оттого, что решил положить конец расспросам по поводу блокнота Дюбре. В понедельник вечером, ровно через семьдесят два часа, я узнаю, что там написано.

20

Следующая ночь прошла беспокойно: меня четыре раза будили и приказывали выкурить сигарету. Хуже всего было просыпаться в пять утра. Полусонный, дрожа от холода, я курил возле окна, чтобы дым не проник в комнату. Запах дыма теперь вызывал у меня отвращение. Дюбре заставлял меня выкуривать по сигарете по крайней мере раз тринадцать в день, и это становилось невыносимо. За столом я стал замечать, что очень быстро ем, боясь, что меня оторвут от еды и заставят курить. Всякий раз, когда телефон возвещал об эсэмэске с нарядом вне очереди и мне надо было лезть в карман за проклятой пачкой, я боролся с тошнотой.

Поскольку была суббота, я поспал подольше, нагоняя упущенное ночью время, и позавтракал около одиннадцати. Приняв душ, я сварил себе кофе с купленными накануне венскими булочками, которые поставил разогреться в микроволновку. По комнате поплыл запах выпечки, и у меня разыгрался аппетит.

Я всегда любил субботу. Ведь она — единственный выходной, за которым идет еще один, воскресенье. Но сегодня был день особенный. Я нервничал. Страх прятался где-то глубоко, и как только я думал о том, что его вызывает, он начинал шевелиться и противно щекотал в животе. Сегодня я намеревался осуществить план, намеченный Дюбре в отношении мадам Бланшар. Надо сделать, что нужно, — и отойти в сторону, а через час можно будет вообще об этом забыть. Но пока мне предстояло собрать все свое мужество…

Я с тоской жевал рогалики, и только тепло, разливавшееся по горлу от горячего кофе, немного расслабляло и утешало. Я выпил кофе до последней капли, чтобы оттянуть роковой момент.