Богач, бедняк. Нищий, вор

— Если тебе когда-нибудь доведется убить англичанина, — продолжал отец, — ты захочешь рассказать об этом сыну, верно?

— Мне кажется, тебе не следует рассказывать об этом на всех углах, — заметил Рудольф.

— Ты что, собрался сдать меня в полицию? Ну как же. Я совсем забыл — ты у меня ведь высокопринципиальный.

— Пап, ты должен забыть об этом. Какой смысл после стольких лет ворошить прошлое?

Аксель помолчал.

— О, я помню не только это. — Он рассеянно поднес бутылку ко рту. — Я о многом вспоминаю, когда работаю здесь ночью. Помню, как наклал в штаны во время отступления по Маасе; помню, как воняла моя нога на вторую неделю в госпитале; помню, как в гамбургском порту таскал мешки с какао, каждый весом двести фунтов, и швы на ноге открылись и рана кровоточила; помню, как англичанин, когда я спихивал его в канал, кричал: «Ты не сделаешь этого!» Помню день моей свадьбы. Я мог бы рассказать тебе об этом, но думаю, тебе интереснее было бы послушать рассказ матери. Помню выражение лица человека по имени Абрахам Чейз в Огайо, когда я выложил перед ним на стол пять тысяч долларов, чтобы ему легче было перенести позор своих дочерей, которые давали всем подряд. Не только Томасу. — Аксель снова отхлебнул виски. — Двадцать лет я работал, и все ушло на то, чтобы вызволить из тюрьмы твоего брата. По мнению твоей матери, я поступил неправильно. Ты тоже так считаешь?

— Нет, — сказал Рудольф.

— Теперь тебе будет трудно, Руди. Прости меня. Я старался сделать как лучше.

— Ничего, как-нибудь выкарабкаюсь, — ответил Рудольф, хотя далеко не был в этом уверен.

— Делай деньги, — продолжал Аксель. — Не позволяй себя дурачить. Не верь всей этой газетной болтовне о других ценностях. Богачи беднякам читают проповеди о ничтожности денег лишь для того, чтобы загребать эти деньги самим и не дрожать за свою шкуру. Будь таким, как Абрахам Чейз — ты бы видел выражение его лица, когда он брал со стола деньги. Сколько у тебя сейчас в банке?

— Сто шестьдесят долларов.

— Не расставайся с ними. Не давай ни цента никому. Даже если я приползу к тебе на коленях, умирая с голоду, и попрошу на кусок хлеба. Не давай мне и десяти центов.

— Ты зря так себя разбередил, папа. Пойди приляг. Я поработаю здесь за тебя.

— Нет, тебе здесь не место. Можешь заходить ко мне поболтать, но к противням не прикасайся. У тебя есть дела поинтереснее. Учи уроки. Выучивай все! И обдумывай каждый свой шаг, Руди. Грехи отцов!.. Скольким же поколениям страдать? Отец после ужина обычно читал нам Библию в общей комнате. Я ничего не смогу тебе завещать, кроме грехов, но уж их-то больше чем достаточно. Два мертвеца. Все шлюхи, с которыми я спал. И то, что я сделал с твоей матерью. И то, что позволил Томасу расти как сорная трава. Да и кто знает, что теперь делает Гретхен? Похоже, матери кое-что о ней известно. Ты видишься с сестрой?

— Угу, — признался Рудольф.

— Чем она занимается?

— Тебе лучше не знать об этом.

— Значит, как я и думал, — сказал отец. — Бог все видит. Я не хожу в церковь, но я знаю: Бог все видит! Ведет учет всему, что делает Аксель Джордах и его поросль.

— Ну что ты такое говоришь, — сказал Рудольф. — Ни за чем он не следит. — Его атеизм нельзя было поколебать. — Просто тебе не повезло. Завтра все может измениться.

— Расплачивайся за свои грехи. Вот что говорит Бог.

Рудольфу показалось, что отец уже забыл о нем и, если бы его не было сейчас в подвале, все равно говорил бы то же самое, тем же глухим, отрешенным голосом.

— Расплачивайся, грешник, — повторил Аксель. — Я накажу тебя и детей твоих за деяния твои. — Он сделал большой глоток виски и зябко передернул плечами. — Иди ложись. Мне надо еще поработать.

— Спокойной ночи, пап, — сказал Рудольф и снял пальто с крючка.

Отец молча сидел с бутылкой в руках, глядя прямо перед собой невидящим взглядом.

«Господи, — подумал Рудольф, поднимаясь по лестнице, — а я-то считал, что это мать сошла с ума».

II

Аксель глотнул виски и принялся за работу. Он поймал себя на том, что напевает какой-то мотив, но не мог узнать его, и это вызвало у него беспокойство. И вдруг вспомнил: эту песню напевала его мать, возясь на кухне.

Он тихо запел:

Schlaf, Kindlein, schlaf,
Dein Vater hat die Schlaf,
Die Mutter hat die Ziegen,
Wir wollen das Kindlein wiegen.

[17]

Родной язык… Слишком далеко забросила Акселя судьба. А может, недостаточно далеко?

Поставив на стол последний противень с булочками, он подошел к полке и достал жестяную банку с изображенными на ней черепом и скрещенными костями. Зачерпнул маленькой ложкой порошка, взял наугад булочку, раскатал ее, замесил в тесто порошок, снова слепил шарик, положил его на противень и сунул в печь. «Мое последнее послание этому миру», — подумал он.

А кошка пристально следила за ним. Подойдя к раковине, он снял с себя рубашку, вымыл лицо, руки, грудь. Вытерся куском мешка из-под муки и снова оделся. Потом сел на скамейку и поднес к губам почти пустую бутылку.