Богач, бедняк. Нищий, вор

«Эльга Андерсон» (водоизмещение десять тысяч тонн, класс «Либерти») была построена в 1943 году и знавала лучшие времена. Судно переходило из рук в руки; его часто менявшихся владельцев интересовала быстрая нажива, и о ремонте никто не думал — делалось лишь самое необходимое, чтобы посудина держалась на воде и хоть как-то двигалась. Корпус оброс ракушками, механизмы скрипели и тарахтели, судно много лет не красили, все покрывала ржавчина; кормили на «Эльге Андерсон» отвратительно, капитаном был старый религиозный маньяк, которого во время войны списали на берег за симпатии к нацистам, в шторм он опускался на колени прямо на своем мостике и молился. Офицеры с документами, выданными в десяти разных странах, были уволены с других кораблей — кто за профессиональную непригодность, кто за пьянство, кто за воровство. Команда — пестрый сброд почти из всех стран, омываемых Атлантическим океаном и Средиземным морем: греки, югославы, норвежцы, итальянцы, марокканцы, мексиканцы, американцы — документы большинства из них при проверке наверняка оказались бы фальшивыми. В кают-компании, где ни на минуту не прекращалась игра в покер, чуть не каждый день затевались драки, но офицеры предпочитали не вмешиваться.

Томас за покер не садился, в драки не ввязывался, разговаривал только в случае необходимости, ни на какие вопросы не отвечал, и у него было спокойно на душе. Он чувствовал, что нашел свое место на планете, бороздя воды Мирового океана: никаких женщин, ни забот о том, чтобы не набрать лишний вес, ни крови в моче по утрам, ни судорожных поисков денег в конце каждого месяца. Когда-нибудь он вернет Шульцу те сто пятьдесят долларов, которые тот дал ему в Лас-Вегасе. Вернет с процентами.

Он услышал позади себя шаги, но не обернулся.

— Ночка будет тяжелая, — сказал подошедший к нему человек. — Плывем прямо навстречу шторму.

Томас хмыкнул. Он узнал голос Дуайера, парня родом со Среднего Запада. Иногда в его интонациях проскальзывало что-то не мужское. Зубы у Дуайера торчали вперед, и на судне за ним закрепилась кличка Кролик.

— Это я по капитану понял, — продолжал Дуайер. — Молится на мостике. Говорят ведь: взял на борт священника — жди плохой погоды.

Томас молчал.

— Надеюсь, что хоть не в очень сильный шторм попадем, — сказал Дуайер. — А то многие посудины вроде нашей, класса «Либерти», в шторм просто раскалываются пополам. К тому же загрузили нас будь здоров. Ты заметил, какой у нас крен на левый борт?

— Нет.

— Ну, так он есть. Ты впервой плаваешь?

— Во второй раз.

Дуайер нанялся на судно в Саванне, куда они заходили после первого плавания Томаса.

— Чертова галоша! Я нанялся сюда только потому, что мне тут кое-что светит.

Томас знал: Дуайер хочет, чтобы он спросил его, что тот имеет в виду, но молчал, вглядываясь в темнеющий горизонт.

— Понимаешь, — продолжал Дуайер, поняв, что Томас не собирается поддерживать разговор, — у меня диплом третьего помощника. На американских судах мне пришлось бы ждать повышения много лет. А на корыте вроде этого, глядишь, кто-нибудь из наших подонков-офицеров по пьянке свалится за борт или в каком-нибудь порту угодит в полицию, и вот тут-то у меня появится шанс, ясно?

Томас промычал в ответ что-то невразумительное. Он ничего не имел против Дуайера, но и не испытывал к нему особой симпатии.

— Ты тоже собираешься сдать на помощника, да? — спросил Дуайер.

— Я об этом не думал, — нехотя ответил Томас.

Погода ухудшалась, и вода стала окатывать палубу. Спасаясь от брызг, Томас плотнее запахнулся в куртку. Под ней у него был надет толстый синий свитер. Старый норвежец, умерший в гостинице, был, должно быть, большим мужиком, и Томас чувствовал себя уютно в его одежде.

— Это единственный стоящий вариант. Я это понял сразу, как только вышел в море в первый раз. Простой матрос остается ни с чем. Пока плавает, живет как собака, а в пятьдесят лет его списывают как развалину. Даже на американских пароходах, где тебе и профсоюзы, и еще не знаю что, и свежие фрукты. Большое дело — свежие фрукты! Так что надо думать о будущем. Офицерская нашивка на погонах не помешает. После этого рейса я поеду в Бостон держать экзамен на второго помощника.

Томас взглянул на него с любопытством. На Дуайере были белая матросская шапочка, натянутая поверх желтой зюйдвестки, и высокие крепкие рабочие сапоги на резиновой подошве. Он был небольшого роста и походил на мальчишку, нарядившегося на карнавал в новый аккуратный костюмчик матроса дальнего плавания. От морского ветра его лицо приобрело розоватый оттенок, но не такой, как у людей, проводящих целые дни на воздухе, а скорее как у непривычной к холоду девушки, разрумянившейся на морозе. Длинные темные ресницы окаймляли мягкие черные глаза, в которых застыло почти просительное выражение. Рот у него был слишком большой, а беспокойные губы — слишком пухлые. Дуайер то совал руки в карманы, то вынимал их.

Черт, подумал Томас, неужели он поэтому поднялся ко мне на палубу и заговорил. И вообще, чего это он всегда улыбается мне, когда проходит мимо? Лучше сразу показать ему, что не на того напал.