Богач, бедняк. Нищий, вор

— Чисто деловые. Он купил у меня «линкольн». Но в общем-то мы вращаемся в разных кругах. Он ждет, когда прибудут новые «меркурии». Получай вовремя поставки, я бы завтра мог продать сотню машин. Проклятая война. Если бы ты знал, чего мне стоили эти четыре года, чтобы удержаться на поверхности. И вот сейчас, когда я наконец-то вздохнул спокойнее, надо же было такому случиться.

— Похоже, дела у тебя идут не так уж плохо, — заметил Аксель.

— Одна видимость, — ответил Харольд. Если брат собирается занять у него денег, то он обратился не по адресу.

— А где гарантия, что Абрахам, взяв у меня деньги, не отправит парня в тюрьму? — спросил Аксель.

— Мистер Чейз — человек слова, — сказал Харольд. Он вдруг испугался, как бы Аксель не назвал мистера Чейза евреем в его собственном доме. — Перед ним весь город на цыпочках ходит — и полицейские, и судья, и мэр. Если он тебе скажет, что дело замнут, значит, так и будет.

— Да уж, пусть держит слово, — сказал Аксель.

В голосе его прозвучала угроза, и Харольд вспомнил, каким необузданным был его брат, когда они росли дома, в Германии. Аксель был на войне и убивал людей. Он дикий человек с этим своим грубым больным лицом и ненавистью ко всем и всему, включая собственную плоть и кровь. И Харольд подумал, не совершил ли он ошибку, позвонив брату и вызвав его в Элизиум. Может быть, лучше было бы самому все уладить. Но он знал, что на это потребуются деньги, и запаниковал. У него снова началась изжога, когда они подъехали к белому дому с большими колоннами, где жила семья Чейз.

Братья прошли по дорожке к входной двери, и Харольд позвонил. Он снял шляпу и прижал ее к груди, точно присутствовал при торжественном поднятии флага. Аксель остался в кепке.

Дверь открылась. На пороге стояла горничная.

— Мистер Чейз ждет вас, — сказала она.

V

— Они забирают миллионы стройных молодых парней. — Браконьер жевал табак и то и дело сплевывал в жестянку, стоявшую на полу возле него. — Стройных молодых парней, и посылают их убивать и калечить друг друга, увешивают свою грудь медалями и шагают по главным улицам города, а меня отправляют в тюрьму и объявляют врагом народа за то, что я время от времени забираюсь в американские леса и убиваю для себя оленя старым «винчестером» тысяча девятьсот десятого года. — Браконьер родом был из края Озаркских гор и говорил, как сельский проповедник.

В камере было четыре койки: две у одной стены и две у другой. Браконьер, его звали Дейв, лежал на одной из них, а Томас лежал на нижней койке напротив. От Дейва сильно несло, и Томас предпочитал держаться от него подальше. Вот уже два дня как они были вместе, и Томас немало узнал про Дейва — тот жил один в хижине у озера и был рад появившемуся слушателю. Дейв приехал из Озаркских гор в Детройт работать в автомобильной промышленности и, протрубив пятнадцать лет, решил, что с него хватит.

— Я там работал на покраске, — рассказывал Дейв, — где воняло химией и стояла жара от печи, и те немногие дни, что мне отведены на этой земле, занимался тем, что красил машины для ничего не значащих для меня людей. И приходила весна, распускались листья, и приходило лето, зрел урожай, и приходила осень, и в лесах появлялись люди с разрешением на охоту, в смешных шапочках, с затейливыми ружьями, и охотились на оленей, а я все равно что сидел в колодце без света, даже не чувствуя смены времен года. Я горный житель, и я чувствовал, что закисаю, и однажды я увидел, куда лежит мой путь, и ушел в леса. Человек не должен забывать, что у него считаные дни на этой земле, сынок, и надо быть осторожным. Это целый заговор — приковать каждое живое существо к железному столбу в темном колодце, и не надо попадаться на обман, потому что они расписывают это яркими радужными красками и идут на разные дьявольские хитрости, чтобы ты не думал, что сидишь в колодце и прикован цепью к железному столбу. Президент «Дженерал моторс», который сидит высоко в своем роскошном кабинете, так же находится в колодце, как и я, плюющий кровью в цехе покраски.

Дейв сплюнул табачную жвачку в жестянку рядом с койкой. Сгусток жвачки звонко ударился о дно жестянки.

— Я ведь многого не прошу, — продолжал Дейв, — подстрелить от случая к случаю оленя да подышать лесным воздухом. Я никого не виню за то, что время от времени меня сажают в тюрягу — это их профессия, как моя профессия — охота, и я не держу на них зла за то, что пару месяцев провожу за решеткой. Как-то так получается, что меня всегда хватают к началу зимы, потому не так уж и тяжело посидеть тут. Но что бы они ни говорили, преступником себя я не чувствую, нет, сэр. Я — американец, живущий в американских лесах за счет американских оленей. Хотят эти тюремщики устанавливать правила и порядки для городских, для членов охотничьих клубов, — пожалуйста. Но ко мне это неприменимо, просто неприменимо.

Он снова сплюнул.