Богач и его актер

Хороший человек, то есть милый плюшевый мальчик, годный лишь на то, чтобы проводить до дому после театра или поговорить о чем-то прекрасном и высоком. А поодаль маячит настоящий мужчина, ein echter Mann, с которым – все остальное, все самое интересное и сладкое.

Хотя, конечно, обида, нанесенная какой-то двадцатилетней дурочкой, – это одно, а вопрос о человеке – это все-таки другое. Так что за человек был наш Якоб-сен? Или секрет как раз и заключается в этом? В раздельном питании, как говорят модные диетологи. Нужно уметь быть нежным, заботливым, добрым, романтичным, пускать слезу при виде красивого пейзажа за окном или выдающейся картины в знаменитом музее, однако не смешивать это с делом, с работой, с борьбой за существование, с конкуренцией, наконец. Может быть, те, кому это удается, они-то и есть люди настоящего успеха – в бизнесе ли, в политике или даже в искусстве? Загадка.

* * *

Но все хорошее кончается.

Плохое, впрочем, кончается тоже, но до конца плохого мы обычно не успеваем дожить, а вот то, как кончается хорошее, мы, как правило, созерцаем воочию.

Пришло письмо, за ним еще одно. Потом Сигрид вызвала такси – у них в поместье был телефон, представьте себе. На такси она поехала на железнодорожную станцию, где был телеграф и пункт для телефонных переговоров с заграницей. Вернулась смущенная, нахмуренная. За обедом опять несла какую-то околесицу о том, что человек, которого она любила всю жизнь… и так далее и тому подобное. Мама сказала, что у нее болит голова, и ушла к себе. Отец дослушал, но так ничего и не понял.

Мама потом упрекала его.

– Ты что, совсем уже память потерял? – говорила она, промокая глаза платочком. – Неужели не мог запомнить, что это за человек, к которому она едет? Хотя бы где он находится, в каком городе, в какой стране, наконец. Я же говорила тебе, что нужно пить таблетки для укрепления памяти.

Отец разводил руками.

– Не хватало еще, Магда, чтобы мы из-за этого поссорились.

– Да я не ссорюсь, – возражала мама. – Я просто в отчаянии. Сделай что-нибудь.

Отец, который в бесконечных обсуждениях дочкиных выходок всегда бывал на стороне жены и сына, на этот раз вдруг сказал:

– Но в конце-то концов, ей уже исполнилось двадцать девять лет. Ну что я могу сделать? Она взрослый человек.

– Ты что, на ее стороне?

– Да ни на чьей я не на стороне, – говорил отец слегка заплетающимся языком.

Он, видимо, сильно переволновался, и у него начались «мозговые явления», как называла это мама. Они с Хансом в последнее время часто обсуждали отца – то, как он стал быстро уставать, утомляться, забывать, иногда терял нить разговора, иногда подолгу смотрел в одну точку. Раздражаясь, искал в буфете любимую рюмку зеленого стекла, меж тем как она стояла у него ну прямо перед носом. «Мозговые явления, – шепотом говорила Магда Якобсен. – Ему надо пить что-то для укрепления памяти».

– Ничего поделать не могу, – повторял отец, – и ни на чьей я не на стороне, ни на твоей, ни на ее. Она са-мо-сто-я-тель-ный че-ло-век, – произносил он, будто скандируя.

Вероятно, у него на самом деле начинали портиться мозги, хотя ему еще не было семидесяти.

– Она погибнет, – переживала мама.

– Вот и пускай, – отвечал отец. – Зато сама.

Мама опять прижимала платочек к уголкам глаз, она вообще никогда не плакала по-настоящему – воспитание.

– Погибнет, и слава богу, – рассуждал отец. – Каждый человек сам себе выбирает жизнь, выбирает судьбу, ну и погибель, выходит, выбирает тоже. Нет, Магда, что ты, я совсем не желаю, чтобы наша Сигрид погибла, я желаю ей счастья. Хочешь, я открою счет на ее имя? Сколько туда положить? Миллион? Или сколько?

– Она все потратит! – У мамы мгновенно высыхали глаза. – Она раздаст эти деньги своим гениальным художникам и опять примчится к нам. Ты видел, как жадно она ела? Ты обратил внимание, как она намазывала паштет на хлеб? Толстым слоем! Она была голодна. Она голодала!

– Ну давай сделаем такую приманку, – наивно предлагал отец. – Открою ей счет на небольшую сумму, она ее быстренько растратит, проголодается и вернется к нам.

– Странные ты вещи говоришь, Хенрик!

– Я шучу, – пояснял отец.

– Ты еще можешь об этом шутить?!

– Ну вот, – вздыхал отец, – получается, что она нас поссорила. Представь себе, Магда, иногда я начинаю ее ненавидеть. И знаешь за что? Не за то, что она опозорила нашу семью… Да и не опозорила она ее, в сущности. Она же не совершила уголовного преступления. И вообще, о бесчестье речь не идет. Она просто, извини за выражение, своенравная дурочка. Но я ненавижу ее… иногда мне кажется, что ненавижу, – тут же оговаривался он, глядя в сверкающие глаза своей жены, – за то, что она испортила нашу с тобой жизнь. Она как будто бы влезла между нами. Мы не можем ни о чем поговорить, не можем отдохнуть, не можем приласкать друг друга. У тебя на языке и у меня в уме стучит все время одно – Сигрид то, Сигрид это, Сигрид убежала, Сигрид прибежала, Сигрид погибнет, Сигрид пропадет. Сигрид, Сигрид, Сигрид. Ну что это за жизнь! – Хенрик Якобсен опускался в кресло, вертя в руках и нюхая свою любимую зеленую рюмку.