Богачи

С тех пор Карнеги жил зимой в Америке, а летом в Шотландии. Замок Скибо в Сатерленде, неподалеку от северных границ страны, был построен в XII веке. В XVIII веке он пришел в запустение, но Карнеги привлекли его красота — и потенциал. В 1897 году он взял обветшалый замок и поместье в аренду с возможностью выкупить через год. Серьезно реконструировал его (это обошлось в 2 миллиона фунтов), добавив сады со скульптурами, сказочные башенки и поле для гольфа на восемнадцать лунок. На крыше вывесил флаг, на котором слились знамя северян и звездно-полосатое знамя в знак своей заокеанской идентичности[593]. Скибо обошелся не так дорого, как нью-йоркский особняк Карнеги на шестьдесят четыре комнаты. Но он позволил ему жить той аристократической жизнью, о которой Карнеги мечтал. Замок оставался в собственности его семьи до 1982 года, а после превратился в закрытый частный клуб («Карнеги-Клуб») и место для свадеб знаменитостей; тут, например, праздновали свадьбу Мадонна и Гай Ричи в 2000 году.

Карнеги зарабатывал деньги так быстро, что планировал отойти от дел в тридцать пять лет. Его целью было, как значилось в его секретном плане, составленном в конце 1868 года, закончить дела так рано, чтобы успеть «поселиться в Оксфорде и получить всестороннее образование, знакомясь с учеными людьми». После того он переехал бы в Лондон, чтобы «принимать участие в общественных делах, особенно связанных с образованием и улучшением положения бедных классов»[594]. В этот год он заработал свои первые 50 тысяч долларов. Он поклялся, что такова и будет его годовая зарплата, а все, что свыше нее, он будет жертвовать другим. Карнеги не выполнил ни одного из этих условий — по крайней мере, не выполнил сразу. Его первый филантропический поступок случился гораздо позже. Впервые он пожертвовал деньги в 1881 году для строительства библиотеки в Данфермлине. Он всегда питал слабость к родному городу.

Во время первого визита на родину Карнеги был шокирован увиденным. Его тетя, выслушав рассказы о бизнес-проектах племянника, заметила: хорошо бы его успехи позволили ему когда-нибудь «открыть лавку на главной улице»[595]. Она даже не могла представить, каким богатым он уже стал благодаря своим инвестициям в железные дороги, не говоря уже о том, каково окажется его состояние в будущем. Новая страна возможностей заместила в его сознании родину. Последняя казалась крошечной: «Это был точно город лилипутов. Я почти доставал рукой до водосточного желоба в доме, где родился»[596].

В то же время он пытался подарить Питтсбургу библиотеку, но пришлось подождать, пока закон штата не изменят, чтобы затем библиотеку можно было финансировать за счет налогов. Она, наконец, открылась в 1887 году. К обоим этим городам он относился как к родным. Первый сделал его тем, кем он стал; второй принес ему его состояние. В Данфермлине он купил одно из крупнейших и старейших поместий — Питтенкриф, где он в детстве таскал яблоки. Карнеги превратил его в общественный парк[597].

Он заработал деньги на тяжком труде других людей. Теперь пришло время потренироваться в сострадании. Чтобы всерьез заняться своими амбициозными благотворительными планами, Карнеги сначала должен был выйти в отставку. Нужно было найти покупателя на его бизнес-империю, одну из крупнейших в мире. Первым в очереди оказался Дж. П. Морган, руководствовавшийся не уважением к достижениям Карнеги, а банальной конкуренцией. Он давно хотел прибавить к своему финансовому бизнесу металлургию и таким образом «выдавить Карнеги из сталелитейной отрасли»[598]. Его попытка сколотить конгломерат совпала с растущим внутренним недовольством от несколько отрешенного стиля Карнеги. Интриги дестабилизирвали компанию последнего.

После Хомстеда Карнеги пытался выкупить долю Фрика в компании. Услышав, что босс в келейных разговорах дурно отзывается о нем, Фрик ворвался на заседание совета директоров (Карнеги, как всегда, отсутствовал) и обвинил его в трусости: «Почему ему не хватило мужества сказать мне в лицо то, что он сказал за моей спиной?» Фрик также написал Карнеги: «Я уже много лет убежден, что в твоем теле нет ни одной честной косточки. Теперь я знаю, что ты проклятый вор»[599].