Богатая и любимая

— Вор в законе! — зарычал Демидов, разом освирепев. — Точнее, как бандюки определяют, «законник»! Смотрящий! Авторитет! Все ясно?

— Ничего не ясно.

— Лжешь. Кокетничаешь, хитрюга. Ты все поняла. Но на этот пункт повестки дня плюнем. Решаем главный вопрос. Будем раскручивать «Афро» или подождем?

— Будем.

— Ну вот и все, что мне на сегодня надо. Твоего слова, родная моя, достаточно.

Демидов выкарабкался из кресла, простился и ушел. Даша отправила Светлану домой и по мобильнику сказала Грефу, что через десять минут она будет на выходе из офиса. Греф, скорее всего, играл в карты в помещении охраны.

Пришла уборщица и шумно принялась за свои дела. При ней не углубишься в раздумья.

Даша спустилась вниз и наткнулась на Сергеева. Замедлила шаги, и Сергеев напряженно взглянул ей в лицо:

— Мне кажется, Дарья Дмитриевна, что у вас ко мне какое-то дело?

— Вы знаете что-нибудь про некоего Карюкина Ивана Петровича?

— А то! Двенадцать лет тюрьмы. Конкретней — Владимирский централ. «Законник», коронован в возрасте двадцати пяти лет. Обвинялся в шести убийствах. Отмазался во всех шести случаях. Сейчас контролирует изрядную территорию в Подмосковье, а в Москве заправляет торговлей автомобилями. Я с ним обедал месяца два назад в ресторане «Арагви».

— Чудесно. И это вся информация?

— Не совсем. Глеб Сергеевич Артемьев — любимый племянник Карюкина. Но не делайте из этого скоропалительных выводов.

— Почему?

— Потому что мафию возглавляют, к сожалению, весьма неглупые люди. Они никогда не засветят Артемьева. Все за колючку сядут, но даже имени его не назовут. Да и называть им Артемьева ни к чему. Он не состоит в рядах мафии — ни с какого бока. И о деятельности дядюшки имеет весьма смутное представление. Считает, что дядя занят сравнительно безобидным, хотя и выгодным производством фальшивой водки. Карюкин его никогда не использовал. И не привлекал. Артемьев чист перед законом, перед нашим холдингом и самим собой.

— Но дядя его содержит.

— Что с того? Вы знаете, кто содержит почти всех наших эстрадных попсерок? Да и певцов, артистов более высокого ранга? А на чьи деньги существует половина наших театров и снимаются художественные фильмы?

— Мафия? А наш холдинг? — безнадежно спросила Даша.

— Не тревожьте себя попусту. Наш холдинг под надежной «крышей», Дарья Дмитриевнами пусть эти проблемы вас не волнуют.

— А что должно волновать?

— Есть кое-какие заморочки, но я не хочу вас волновать этими пустяками. Оставьте их мне.

— Исчезла черная касса?

Сергеев дернул щекой, но ответил, не меняя ровного голоса:

— Вы мне ничего не говорили, я ничего не слышал.

— Пусть так, — устало ответила Даша, а Греф уже открывал перед ней дверь на выход.

Она расположилась в задних креслах машины, как того всегда требовал Греф, а едва тронулись, так и вообще прилегла, поджала ноги и разом задремала. Видимо, на красном сигнале светофора Греф укрыл ее чем-то теплым, тонко пахнувшим яблоками. Машина шла ровно, словно плыла, и Даша проспала бы до самого конца пути, но через пять километров, после кольцевой дороги ее разбудил сотовый телефон — выдал свою мелодию и не умолкал, пока Даша не включила его. Дорохов скрипуче поздоровался, а потом спросил:

— Ты не звонила своей племяннице Кате?

— Нет.

— Даша! — сердито укорил старик. — Это же нехорошо! Просто неприлично!

— У меня куча причин, почему я не позвонила! — обиделась Даша. — Во-первых, у меня нет ее телефона, во-вторых, я старше — и она могла бы…

— Первой причины достаточно. Запиши номер ее мобильника.

— Диктуйте, я запомню.

Дорохов надиктовал длинный ряд цифр и потребовал:

— Повтори!

Даша повторила.

— И позвони сейчас же.

— Сейчас неохота.

— Даша, в чем дело? Что с тобой? — разволновался Дорохов.

— Ничего особенного. Я отработала сегодня более двенадцати часов и сейчас сплю, то есть в машине еду домой. Приеду — позвоню Кате, потом перезвоню вам.

— Тогда другое дело. А то меня твой голос испугал. Совсем чужой какой-то. Звони.

Даша села и скинула с плеч собачью шкуру, место которой было на кресле водителя, то есть под задницей Грефа. И почему Греф пах яблоками, объяснения не находилось.

За окнами автомобиля мелькали неясные черные силуэты, а кроме того, по усиленной работе «дворников» стало ясно, что едут под дождем.

— Дождь, Греф?

— Ливень.

— Мне бы надо потренироваться еще под дождем ездить.

— Сиди. А лучше — лежи. Нам еще минут двадцать ехать.

— Не хочу. Расслаблюсь, и тебе придется опять на руках меня в кроватку нести.

— Невелик труд, — хмыкнул Греф.

— У тебя машина укомплектована?

— Выпить хочешь?

— Скорее требуется глоток чего-нибудь покрепче. Сейчас в Лондон, племяннице, звонить надо. А я ее плохо помню и совершенно не знаю, какая она и как с ней говорить.

— Сколько лет ей сейчас?

— Пятнадцать скоро.

— Значит — никакая.

— То есть?

— У молодых женщин характер раньше семнадцати не формируется. А вот в семнадцать, да еще после первой жаркой любви, тогда уже можно определить, что она, родимая, из себя представляет.

Под эту говорильню Греф достал из «бардачка» плоскую фляжку и протянул через плечо Даше.

— Стакана у тебя, конечно, нет?