Богатство

Роберт обнаружил, что трудно представить Кайаву без Элинор – и подозревал, что он – единственный член семьи, хотя бы попытавшийся это сделать. Его отец, почти до самого конца подчинялся желаниям Элинор, и Роберт не уставал гадать, не была ли постыдная любовная связь отца его первой, и как оказалось, последней и роковой попыткой мятежа? Конечно, Сеси и Пат никогда никогда не ставили под вопрос власть бабушки над семьей, и еще меньше, – ректор, терпеливо ожидавший ответа Роберта.

Роберт откашлялся.

– Учитывая обстоятельства смерти отца, казалось более разумным устроить частную церемонию. Президент, конечно, п р е д л а г а л приехать, но бабушка предположила, что мемориальная служба в Нью-Йорке будет более уместна, когда слухи улягутся… -Разумеется, – сказал ректор с благостной улыбкой. Элинор была его хлебом и маслом. Если бы она предложила провести заупокойную службу на языке суахили, или на вершине Эмпайр Стейт Билдинг, ректор и тогда бы нашел возможность это одобрить. -Кто-нибудь говорил с молодой женщиной? – спросил Эммет де Витт. Он вырос среди своих кузенов, детей Баннермэна. Физически неуклюжий в детстве, он был постоянной жертвой Роберта в бесконечных играх и розыгрышах. И теперь он получал особое удовольствие, затрагивая тему, несомненно, самую болезненную для Роберта.

Роберт одарил его холодным взглядом, настолько напомнившем Эммету о детстве, что он на миг пожалел о своем вопросе.

– Твой отец разговаривал с ней, Эм. От него я понял, что она – весьма крутая малышка. -Мой отец э т о сказал? -Ну, не дословно. Но у него было впечатление, что она совершенно невозмутима. Ни слезы не пролила! Не обычно для молодой женщины двадцати четырех лет, стоящей над трупом своего любовника, не правда ли? -Возможно… -Никаких проклятых "возможно", Эм. Мы имеем дело с жестким противником. И давай оставим это, ладно? Приехали Сеси и Пат.

Роберт спустился, чтобы распахнуть дверь лимузина. За ним следовал Эммет – полы его сюртука хлопали, на щеках пламенел румянец. С самого раннего детства он не мог справиться с чувствами к Сесилии Баннермэн, но, хотя она всегда принимала его сторону против Роберта, однако так и не позволила, чтобы их отношения перешли грань родственной привязанности, к его глубокому сожалению.

Она выбралась из машины, выглядя даже более слабой, чем положено после тридцати шести часов в пути без остановки. Ее лицо было покрыто темным загаром, но это был не тот род загара, что приобретается лежанием на пляже, намазавшись кремом. Кожа Сесили была темной, огрубевшей, высушенной ветром и тропическим солнцем. Загар отнюдь не прибавлял ей здоровья, он просто придавал ей больной, лихорадочный, опустошенный вид. Всегда худая, теперь она показалась Роберту истощенной. Ее глаза были огромны, словно плоть вокруг них была выжжена, они являли собой глубокие озера боли, как на лицах тех голодающих детей, которых она уехала спасать в Африку – полная глупость, с точки зрения Роберта. Под глазами залегли черные круги, как будто она плакала всю дорогу домой. Черное платье было ей слишком широко. Горничная Элинор приложила все усилия, дабы что-то сделать с волосами Сесилии, но он выгорели под солнцем до оттенка пшеничной соломы, и были грубо обрезаны, скорее, для удобства при жаре, чем по причуде парикмахера. Большую часть волос ей удалось упрятать под шляпку с вуалью, но в целом, вид у нее был, как у беспризорницы.

Она стояла прямо, как солдат на параде, не желая выказывать слабости, стараясь, как всегда, жить по стандартам бабушки. Если упала, вновь садись в седло, и гони коня дальше, а об ушибах своих позаботишься потом. Это было фамильное кредо: надменная нижняя губа, прямая спина, никаких жалоб и слез на публике, и так мало, как возможно, наедине с собой, несмотря ни на что.

Роберт протянул руки и обнял ее. На миг она ощетинилась, но потом он почувствовал, как она успокаивается и расслабляется. Он поцеловал ее.

– Добро пожаловать домой, – сказал он. – Я скучал по тебе. -Я должна была быть здесь, – прошептала она. – Быть с ним… -Не вини себя. Это ничего бы не изменило. И перестань быть такой чертовски храброй. Если хочешь плакать, плачь. Для этого и существуют похороны.

Он осторожно повел ее вверх по ступенькам, остальные следовали за ними на почтительном расстоянии. Все семейство Баннермэнов было полностью согласно, что если Роберт и способен на какие-то добрые чувства, они принадлежат Сесилии. В его глазах она не имела недостатков. Вместе они были очень похожи – оба высокие, прекрасно сложенные, атлетические, но каждый, казалось, находил в другом качества, которых недоставало им самим. Сесилия находила опору в жесткости Роберта, в его способности отказаться довольствоваться меньшим, чем поставленная им цель, а он, похоже, нуждался в ее чувствительности и слабости, как если бы знал, что защищая ее, проявляет лучшие стороны своей натуры, которое ничто другое не могло бы пробудить.