Богатство

Роберт Баннермэн стоял на каменных ступенях церкви, выстроенной его дедом. Его красивые черты красноречиво выражали величавую скорбь.

С обоих флангов его окружали – кузен, преподобный Эммет де Витт и ректор церкви. Ниже этой троицы на церковном дворе мельтешили дальние родичи Баннермэнов, приветствуя друг друга с сердечностью, которая могла бы показаться сторонним наблюдателям мало подходящей к ситуации.

Похороны были редкой возможностью для наследников Кира Баннемэна доказать себе и другим, что они принадлежат к одной из самых знаменитых семей Америки, и что Кайава и все ее окружения – часть их наследия. Некоторые из них были важными лицами, большинство – просто богатыми ничтожествами того рода, что проводят зиму на Палм-Бич, а лето – в Мэйне. Никто их них не был беден по общеприятым стандартам – почти все родственники обладали долей по крайней мере в одном из трастовых фондов, – но только дети и внуки Кира Баннермэна были напрямую связаны с Кайавой и семейным состоянием.

– " Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное", – произнес Эммет де Витт своим пронзительным голосом. – Думаю, это могла бы быть подходящая тема для проповеди. -Здесь это опасные слова, Эм. Тебя линчуют. А я лично затяну петлю. Так что подумай. -Не беспокойся, Роберт. Я отверг ее. Подумал о том, что бы сказала Элинор. -Делай так каждый раз, старина.

Преподобный Эммет де Витт обычно не увиливал от своего христианского долга, даже в ущерб интересам семьи. Когда Сеймур Херш заявил в "Таймс", что Фонд Баннемэна владеет акциями Южно-Африканских золотых приисков, Эммед де Витт не поколебался организовать против Фонда пикет, и демонстративно его возглавил – что при его шести с лишним футов роста было не трудно. Он возглавил и марш протеста безработных матерей окрестностей Гудзона до ворот Кайавы после закрытия местного абортария, и участвовал в сидячей демонстрации престарелых бедняков на Пятой Авеню, когда "Пост" раскопала, что Артур Баннермэн намеревается снести ряд старых, гнилых многоквартирных домов в Вест-Сайде, чтобы возвести на их месте музей.

Де Витт был одним из самых известных священников в стране, постоянно приглашаемый на лекции в университетах, телевизионные ток-шоу и марши протеста у атомных станций. Эта знаменитость больше общалась со своей паствой в "Шоу Фила Донахью", со страниц "Плейбоя" и на мирных демонстрациях, чем с кафедры своей роскошной церкви в Ист-Сайде, прихожане которой считали его предателем их – и своего класса.

Де Витт башней возвышался над Робертом Баннермэном и ректором, а они оба были не коротышки. Его кудрявые рыжие волосы двумя рожками торчали по бокам головы, открывая посередине лысую макушку, придавая ему на расстоянии определенно клоунский вид. В противоположность ректору, облаченному по всем правилам "высокой церкви", он был в простом черном костюме, с большим пацификом на шее вместо креста. Глаза его за толстыми стеклами очков горели маниакальной решимостью, пугавшей посторонних.

– Я предполагал, что мы можем ожидать президента или вице-президента, и губернатора, – сказал ректор с нотой разочарования в голосе. Не имея выбора, он великодушно согласился с тем, что службу проведет Эммет дже Витт. По семейной традиции, если кто-то из родственников Баннемэна имел священный сан, он проводил заупокойную службу в случае смерти в семье. Взгляды Эммета де Витта оскорбляли большинство его родственников, и Элинор считала их эксцентричным до грани сумасшествия, но он был рукоположеннным епископальным священником и сыном ее старшей дочери, так что вопрос обсуждению не подлежал.

Ректор был последним, кто стал бы спорить. Больше десяти лет епископ Олбэни, его номинальный начальник, пытался как-то приблизить церковь в Кайаве к земле и сделать ее чем-то большим, чем частная капелла Баннермэнов. Элинор сражалась с епископом зубами и когтями. Она прекратила пожертвования разным протестантским благотворительным организациям, успешно лоббировала провозглашение церкви исторической достопримечательностью, и, наконец, подала на епископа в суд. И он уступил превосходящим силам противника. " Оставьте все, как есть до тех пор, пока старая дама жива", сообщил он юристам епархии.

Роберт Баннермэн подумал, что эта фраза вполне могла быть семейным девизом. Пока Элинор жива, ничто в Кайаве не должно меняться – слуги содержатся долго после того, как от них никакой пользы, стойла полны лошадей, хотя на них редко выезжают, десяток садовников заняты тем, что сметают с каждой дорожки палую листву и ветки, горничные прибирают спальни, которыми никогда не пользуются, и зажигают огонь в каминах, которые никого не согревают…