Богатые тоже плачут: Бето и Марисабель

Послушав еще некоторое время откровения служанки, донья Паола вернулась домой и вызвала к себе сына.

— Я хочу, чтоб ты выслушал меня, Тони, — начала она, — хотя мне трудно с тобой об этом разговаривать. Боюсь, что мои слова могут ранить тебя.

— В чем дело, мама? — резко спросил Антонио.

— Видишь ли, мальчик, это касается Фелисии…

— Я же сказал, что мое решение окончательное. Не будем больше спорить на эту тему, мама.

— Подожди, — остановила его донья Паола. — Ты еще не все знаешь. Тебе известно, кто была ее мать?

— Да. — Тони твердо посмотрел в глаза донье Паоле. — Я знаю, что мать Фелисии была проституткой. Ей не выпало счастья появиться на свет в такой благопристойной семье, как наша. — Его губы искривились в горькой усмешке.

— Но это еще не все! — почти с отчаянием воскликнула донья Паола. Ей казалось, что происходит что-то ужасное: на ее глазах единственный сын, ненаглядный Тони, вот-вот испортит себе жизнь и станет навеки несчастным. — Ты знаешь, что когда она попала в дом Сальватьерра, то была беременной?

— Знаю, — с мрачной решимостью ответил Тони. — Между прочим, она мне сама рассказала.

— А от кого был ребенок, она тебе тоже рассказала? Рассказала, что он занимался преступными махинациями и был застрелен кем-то из своих сообщников?

Лицо Тони потемнело, он тяжело дышал. Видно было, что он делает над собой усилие, чтобы не закричать.

— Мама, я очень хочу, чтобы ты поняла, что ты сейчас говоришь о девушке, которую я люблю, о своей будущей невестке. Мне больно думать о том, что такое беззащитное, юное существо оказалось жертвой негодяя. К сожалению, в больнице мне уже приходилось сталкиваться с такого рода случаями.

— Но в больнице ты всего лишь врач, а здесь совсем другое дело. Здесь речь идет о твоей собственной судьбе и о твоем счастье.

— Мое счастье, мама, в том, чтобы быть с Фелисией. И хватит об этом. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из нас произносил слова, о которых мы можем пожалеть.

Донья Паола попробовала обратиться за поддержкой к своему мужу, но сеньор Хосе Кантильо сказал ей:

— Паола, наш мальчик уже взрослый, и ему, естественно, хочется жить своим умом. Ни ты, ни я не сможем его переубедить, а если попытаемся, то лишь восстановим его против себя.

Паоле пришлось смириться. Хуже того, после свадьбы Тони привел Фелисию в их дом. Марианна хотела было предложить, чтобы некоторое время молодые пожили у них, говоря, что для Фелисии это было бы привычнее, но Антонио решительно воспротивился.

— Я благодарен вам, донья Марианна, за все, что вы сделали для Фелисии. Если бы не вы и сеньор Сальватьерра, мы могли бы никогда не встретиться. Но теперь я намерен сам отвечать за свою семью. Фелисия моя жена, и я хочу, чтобы мы жили в нашем доме.

Донья Паола не была в восторге от того, что теперь Фелисия постоянно находилась у нее на глазах. Она осталась такой же непоседливой хохотушкой и, услышав звонок в дверь, когда Тони возвращался с работы, с разбегу бросалась ему на шею, не обращая внимание на тех, кто в это время был поблизости.

— Фелисия, дитя мое, — говорила ей донья Паола. — Нельзя же так по-ребячески выражать свои чувства.

— А что тут такого? — удивлялась Фелисия. — Ведь Тони мой муж. Пусть кто угодно видит, что я люблю его.

Донью Паолу утешала лишь мысль о том, что через пару месяцев Тони получит диплом и сможет заняться медицинской практикой. Она пошла в библиотеку, чтобы изучить журнал членов Медицинского общества, и представила себе, как фамилия ее сына скоро украсит эти страницы. Донья Паола никак не могла решить, чего бы ей больше всего хотелось. То ей представлялось, как знаменитый хирург Тони выходит из операционной после труднейшей операции, которой суждено войти в учебники медицины. То она видела его получающим международную премию за открытие средства против какой-нибудь страшной болезни. А в другой раз донья Паола думала, как было бы славно, если бы Тони открыл свою практику где-нибудь поблизости от их квартала и соседи уважительно провожали бы взглядами его автомобиль и называли его «господин доктор».

И вдруг все эти радужные мечты были прерваны самым жестоким образом. За несколько дней до окончания курса Тони объявил ей, что принял решение поехать работать в Сьюдад-Викторию.

— Что такое? Почему? — ошеломленно спрашивала донья Паола.

— Понимаешь, мама, мне хочется поработать самостоятельно где-нибудь в провинции. В Коллегии врачей мне сказали, что в Сьюдад-Виктории есть работа: там только один практикующий доктор, а народу прибавляется. И потом, там ведь живет донья Леа Кохидес.

— Но при чем здесь донья Леа? — воскликнула сеньора Кантильо.

— Ну ты же знаешь, ее покойный муж был хорошим другом отца. Папа недавно написал донье Леа, и она обещала посодействовать, чтобы меня ввели в местное общество.

— Отец ей писал? А почему мне об этом ничего не известно?

Тони потупил взгляд.

— Видишь ли, я не хотел говорить тебе заранее, пока все не определилось.

— Но, Тони, ты не понимаешь, что делаешь. У тебя настоящий талант. Вспомни, что говорил твой профессор. И как ты можешь зарыть себя в провинции?