Богема

Что же солгать сегодня? Вчера был утренний спектакль, и лгать не пришлось. Но на четверг надо что-нибудь придумать. С четвергами сложнее всего. Всегда есть покупки, но не станешь же целый день ходить по магазинам. Кино. Кино с подругой. Но что, если назовешь картину, которую не видела, а Папа видел и попросит рассказать о ней? В том-то и заключается главная сложность жизни в семье. Вскрытие трупа прошедшего дня. А что ты делала в половине четвертого, если ланч закончился в половине третьего, а сеанс в кино начался только в пять? Своя квартира – это было бы великолепно. Но она слишком дорого стоит. И все же…

– Клянусь богом, ты выглядишь, как ответ на чью-то молитву, – сказал Папа, когда она зашла к нему пожелать доброго утра. – Никакой надежды на то, что для разнообразия ты пригласишь своего старого отца на ланч?

Ну вот, началось.

– Извини, Папа. У меня очень загруженный день. Все утро – покупки. Потом ланч с Джуди. Я обещала ей еще несколько недель назад, потом мы, может быть, пойдем в кино. Хотя не знаю – это зависит от Джуди. Домой вернусь не раньше половины седьмого.

– Я слишком мало тебя вижу, дорогая, – сказал Папа. – Мы живем в одном доме, ты спишь в нем, вот, кажется, и все. Иногда я спрашиваю себя – да и спишь ли ты здесь.

– Ах, не говори глупостей.

– Хорошо. Хорошо. Иди и развлекайся.

И Мария вышла из комнаты и, напевая, дабы показать, что у нее чистая совесть, сбежала по лестнице, прежде чем Папа успел еще о чем-то спросить ее. Она предприняла безуспешную попытку выскользнуть из дома, прежде чем Селия выйдет из малой гостиной. У Селии было озабоченное лицо, во рту она держала карандаш. Она занималась Папиными письмами.

– Ты очень элегантна, – сказала она Марии. – Мне нравится такой зеленый цвет. Платье, наверное, страшно дорогое?

– Ужасно. Но я еще не заплатила. И не заплачу, пока мне не пришлют письмо, где будет написано: «Мадам, мы желаем обратить Ваше внимание…»

– Пожалуй, нет никакой надежды на то, что ты съездишь с Папой на ланч в Лондон?

– Никакой. А что такое?

– Да нет, ничего. Просто сегодня он, кажется, не склонен ехать в «Гаррик» и совсем свободен. Какой прекрасный день.

– С ним можешь съездить ты.

– Да… Но мне так хотелось заняться рисунком. Помнишь, я тебе показывала – заблудившийся ребенок стоит у ворот…

– Тебе лучше отложить его на два дня. Нельзя заканчивать рисунок за один присест.

– Не знаю… Раз я что-то начала, то не люблю отрываться. Я люблю работать над рисунком, пока не закончу его.

– Ну, сегодня я не могу с ним поехать. У меня весь день занят.

Селия посмотрела на Марию. Она знала. Она не задавала вопросов.

– Да, понятно, – сказала она. – Что ж, желаю приятно провести время.

Все с тем же озабоченным выражением лица Селия вернулась в малую гостиную. Мария открыла входную дверь в ту самую минуту, когда Труда поднималась с цокольного этажа.

– Ты вернешься к ланчу?

– Нет, не вернусь.

– Хм. К обеду?

– Да, к обеду вернусь.

– В таком случае не опаздывай. Мы обедаем в четверть седьмого, специально для тебя, из-за спектакля, так что будь любезна, приходи вовремя.

– Хорошо, Труда. Не ворчи.

– На тебе новое платье. Красивое.

– Рада, что тебе у меня хоть что-то нравится. До свидания.

Мария быстро спустилась по ступенькам крыльца и побежала по дороге; и теплый ветер дул ей в лицо, и мальчишка-рассыльный, что-то насвистывая и улыбаясь, катил на велосипеде. Она скорчила ему мину и оглянулась через плечо: какое блаженство быть вдали от дома, вдали от семьи, вдали от всего… и идти в Риджент-парк, усыпанный крокусами, желтыми, белыми, розово-лиловыми; его машина ждет, он сидит за рулем… Машина припаркована в обычном месте, между Святым Дунстаном и Зоологическим садом. Верх машины поднят, на заднем сиденье множество пледов, корзина со всем необходимым для пикника, и по пути за город они поют, поют оба во весь голос. Нет и не было на свете ничего веселее, чем делать то – и вам это прекрасно известно, – чего делать не следует. Известно это и тому, кто сидит рядом с вами, но… и весеннее утро сияет вокруг, и ветер развевает волосы. И все это тем более волнует и возбуждает оттого, что он, этот некто, старше ее, он похож на Папу, и прохожие всегда провожают его долгими, любопытными взглядами. И вот, вместо того чтобы присутствовать на собрании, на завтраке или выдавать призы студентам, он везет ее за город, сидит здесь, в машине, рядом с ней. Оттого она и была так счастлива, оттого и пела. Все происходящее так напоминало детскую игру в индейцев, в которую она играла с Найэлом и Селией, всегда беря себе роль индейского вождя и расхаживая со скальпом на поясе. Она и до сих пор играла в индейцев… Он говорил ей о театре, о своих планах.

– Когда мы отыграем эту пьесу, – говорил он, – то поставим то-то и то-то. Вы сыграете роль девушки, вы просто созданы для нее.

– Я? А я не слишком молода для этой роли? Я имею в виду последний акт, когда она возвращается постаревшей…

– Нет, – сказал он. – Вы можете это сыграть. Вы сможете сыграть что угодно, если я покажу вам, как это делать.