Боги должны уйти

Хорош вождь… Восемнадцать храбрейших воинов, гордость страны грохнул за необыкновенные глаза. Оголил границы, впустил омельгонов в страну. Прошло столько лет, и тайна загадочной победы начала постепенно раскрываться. Это была история еще одной женской уловки, которая позволила бесправному существу, выставленному на турнире в виде приза, обмануть жестокие законы.

Ум женщины перехитрил приговор судьбы. Глаза-в-Полнеба сама выбрала мужа.

Об этом мать иногда проговаривалась отцу. В запале ссор проскальзывали беспощадные слова, доводящие Несокрушимого до бешенства. Он хватался за боевой топор и долго скакал вокруг очага за «непричесанной дрянью», а потом превращался в груду соплей и надолго погружался в тишину.

— Я честно сражался! — иногда бесновался вождь. — Я победитель! Я отрубил ноги Бизону! Вышиб мозги Незримому! Оторвал руку Подводному Камню! Напинал по яйцам Глыбе-Кайману. Великим воинам я раздробил хребты! Кровавые гейзеры вознес до небес! И разве ты, шлюха небесная, не помнишь, что сделал я с Монстром из Карибу? Он долго не подыхал, но я обмотал вокруг шеи выпавшие кишки и затянул смертельным узлом. Мне рукоплескали жрецы и воины! Со мной отпраздновал победу Вождь-всех-Племен. Он повесил на шею мне ванильный венок и тебя, проклятую, в придачу. Я стал Несокрушимым. Разве не так все было?

— Так, да не так!

— Сомневаешься?! Или снова размечталась о Карибском Монстре? — кипятился отец.

— Припомни… Ничего не показалось тебе странным в тот день? Самые отважные, ловкие и сильные воины схватились друг с другом за лучшую из жен. Нескромно напоминать, что это была я.

— Ты? Это была ты? А я до сих пор понять: не могу, за какое укуренное чучело я спровадил восемнадцать героев в нужник Кецалькоатля! И все — ради маленького оцелота, который коготками впился в мое сердце? Ради лохматого чудовища я хуже подлого омельгона оборвал жизни храбрейших мужей и оголил границы! Все эти ужасные шестнадцать лет я сам себя проклинаю!

— Не вини себя. Не ты огласил приговор судьбы. Нет, не мужчина, не воин сражался за синеглазую принцессу.

— Не я? Кто же тогда Несокрушимый?!

— «Несокрушимый?» Мы знаем эту историю. Знаем даже больше. И даже то, что доблестный воин не сам избрал коготки оцелота, а скромная девчонка, следившая за ходом сражения под пологом Синей Звезды, сама выбрала из девятнадцати воинов самую удобную для спальни циновку.

— Циновку! Это я циновка! Все слышали?! О, да! Да! Для принцессы я всего лишь коврик! Так приляг на меня, дорогая, обопрись божественным локотком, вытряхни на меня пепел из трубки! Сожги! Выбрось из дома! О, нет! Не получится! Я победитель! Я! — кричал в беспамятстве отец. — Я выпустил кишки. Я прыгал на животах!

— Лишь после того, как дева выбрала, воин победил.

— Лжешь, сочинительница сказок! Докажи правдивость змеиных слов.

— Дорогой, не вспомнишь ли чашу в виде разинутой пасти дракона с ароматным нектаром для бодрости? Ту, что подавалась бойцам на ринге? Помнишь, как благоухал напиток в кругу аметистовых зубьев дракона? Как загадочно горели рубиновые глаза? Но твоих губ края обольстительной чаши не коснулись. Тебе не пришлось вкусить угощения. Глупый юноша воспринял, как обиду, задрожал от ярости и поклялся проколоть початок подлому рабу, если тот не доставит угощения. Но поцелуй дракона так и не коснулся уст юноши. Желанная чаша каждый раз проплывала мимо и мимо, утоляя жажду соперников.

— Что было в той чаше? Отрава?

— Всего три капли млечного сока вилли-пуи, те самые, что приятно утяжеляют веки, когда не приходит сон.

— Докажи! Слова — лишь эхо, сорванное с болтливого языка!

— Посмотри сюда. Ты узнаешь этот сосуд? Ты узнаешь пасть дракона и дырочки зубов на кромке? Ты догадался, почему избегал тебя раб с напитком в руках?

— Ты отравила восемнадцать воинов?

— Я только уравняла силы.

— Проклятье! Ты лишила меня чести!

— Честью было вступить в неравный поединок за любовь.

— Убью тебя, убийца!

Топор отца взлетел, как раненная птица, подрезая стены и круша посуду.

Но мать успела спрятать замечательную чашу.

…Если два спорщика вдруг погружаются в глубокое молчание, значит, исход сражения предрешен, как всегда в пользу сильного.

Не отважный вождь с тяжелым топором в руке, не жрец-заклинатель змей и жаб, а моя мать была тайным вождем и жрецом племени. Ее ослепительной красотой гордились и женщины, и дети, ее умом хвастались перед соседними племенами. Ее уважали, почитали и страшились.

Только женщина может выжать мужчину до последней капли и выбросить, как мокрую тряпку.

Столько лет прошло, а до сих пор никто не докопался до страшной тайны. Являлось ли утешением для чести Несокрушимого то, что лучшей в мире женщине приглянулась его замечательная татуировка, широкие плечи, а может (о, тщеславная догадка!) доблестный ум?

Но мать не считала себя преступницей.

Самым сильным на арене в тот день был Монстр из Карибу. Великан с острыми клыками, зверь, обросший с ног до головы густой шерстью. При виде хищного оскала у принцессы едва не выпрыгнул желудок. Ее стошнило. Она забилась в истерике: