Боги и лишние. неГероический эпос

Уже два года “Листва” слыла самым модным местом в шумном, не спящем по ночам городе, переполненном ресторанами, клубами, барами и маленькими кафе, предлагавшими длинные меню с подробными описаниями блюд. Каждый раз, попадая в Лондон или Париж, Покровский поражался скудности европейской ресторанной жизни – однообразию ассортимента и негибкости сервиса. В Москве и Петербурге, а в других местах России Покровский никогда не бывал, можно было найти все и на все вкусы. Рестораны были открыты далеко за полночь, а некоторые и всю ночь, и Покровский удивлялся, что в Европе кухни закрывались в десять тридцать вечера: последний заказ. Люди в Европе хотели жить для себя, а в России они жили для него. Люди в России жили так, чтобы Покровскому было удобно. Он хотел это сохранить, но без людей; понимал, что такое долго не продержится. Или они начнут жить лучше и обретут достоинство, а с ним и право на собственную жизнь, или начнут жить еще хуже, и тогда им станет нечего терять. Первое вело к Европе с ее компромиссом – удобство жизни для всех, второе – к русскому бунту. Ни то, ни другое Покровского не устраивало. Вместо ленточки на финише должна висеть колючая проволока. Приз был для немногих. Собственно, для него одного.

Пока не принесли закуски, говорили о ерунде: бизнес, Кремль, новый законопроект о налогах. Найман был вхож в администрацию, но не делал из этого ресурс влияния или статуса. Покровский, чтобы отвлечь внимание, попросил помочь с долго тянущейся тяжбой с московским правительством из-за недостроенного объекта около метро “Сокол”.

– Зачем торопиться, Валентин? Вы же собираетесь жить вечно.

Это была шутка. Покровский посмеялся.

– Марк Наумович, но ведь и Собянин собирается жить вечно. И вечно мешать.

Это тоже была шутка. Найман не улыбнулся. Он смотрел на Покровского светло-карими глазами, в которых не было ни любопытства, ни симпатии, и ждал: Найман знал, что Покровскому не нужна его помощь со зданием. Покровскому была нужна его помощь с мирозданием.

Внесли еду. От алкоголя оба отказались.

Найман ел салат из персиков и зелени с горчично-медовым соусом. Покровский завидовал: его карпаччо из оленины под брусникой требовало бургундского. Он обильно запивал его шведской минеральной водой Malmberg. Вода ему не нравилась.

– Марк Наумович, я, собственно, хотел поговорить с вами о шоу. Я не понимаю этой идеи.

Найман ответил не сразу: он прожевал салат, проглотил и прислушался к тишине большого – на десять человек – отдельного кабинета. Жизнь из шумящего людскими разговорами и звяканьем посуды общего зала сюда не проникала, полная изоляция. Раздельность существования. Без других.

– Валентин, мы уже об этом говорили: нас не любят. Оттого что не знают. Нужно показать: мы такие же. И любой может таким стать.

– Нам не нужна любовь, Марк Наумович. Нам нужно пустое пространство. Без лишних.

– Нам не нужна любовь, – согласился Найман. – Нам нужно отсутствие нелюбви. Это даст нам время. Вы же физик, Валентин. Время – это и есть искривленное пространство. Искривление пространства. Так что, по сути, мы говорим об одном и том же.

“Ни хуя не об одном”, – злился про себя Покровский. Спорить он не стал. Не договориться.

Его телефон завибрировал. Покровский прочел короткий текст – дважды. И попросил принести водки.

Драгош еле вытащил сим-карту мокрыми пальцами: скользили. Он сломал ее и убрал в застегивающийся на молнию карман непромокаемого рюкзака, чтобы выбросить по дороге в аэропорт. Телефон он тоже собирался выбросить, хоть и жалко: новый. Но порядок есть порядок.

Затем Драгош принялся собирать вещи. Его партнер Мирча уже упаковался и переоделся в сухое. Мирча был опытный аквалангист и погружался круглый год. Мирча был румын-румын – из-под Констанцы, а Драгош вырос в Каушанах – к югу от Кишинева, где большой воды не было, и увлекся подводным плаванием в юности, отдыхая с родителями на Днестровском лимане. Впрочем, вода есть вода. Ее нужно уважать – чужая стихия.

Драгош смотрел на темнеющую кучку одежды, ждущую возвращения хозяина. Хозяин лежал на дне далеко от берега, где они аккуратно, уважительно опустили его длинное, узкое, невесомое в воде тело. Одежда была придавлена тяжелой сумкой из-под акваланга, и Драгош знал – заметил в первую же ночь, что сумка хорошая, дорогая – фирмы KatranGun. У него была хуже – дешевая и старая. Мирча перехватил его взгляд и покачал головой: нельзя.

Драгош кивнул, соглашаясь: нельзя. Никаких вещественных доказательств. А хотелось. Он обтер лицо взятым из гостиницы полотенцем, выпил горячего чая из термоса. Протянул Мирче. Тот мотнул головой: брезговал. Драгош не обижался.

– Слышь, – сказал Мирча, оглядываясь вокруг и в луче фонарика проверяя, не осталось ли следов их присутствия на ночном пляже: – говорят, в Китае новый грипп. Люди мрут. Не слыхал?

– Так это в Китае, – потянулся всем телом, разведя руки в стороны, Драгош. – Нам-то что.