Боги и влюбленные

Мы направились прямиком в контору, где нас с восторгом встретил Клодий Примигений. Это был настоящий мореплаватель — высокий, гордый, словно мачта на корабле Прокула, обладатель железных мышц и загорелой, просоленной кожи; его лицо загрубело после бесконечных морских путешествий, плечи были мощными, словно у быка, а грудь круглой, как бочка. Его голос можно было расслышать даже в самую сильную из бурь Нептуна.

— Друзья! Дорогие мои друзья! Добро пожаловать в Остию!

От его крепких объятий перехватывало дух — моя грудная клетка едва не расплющилась. Приветствия Марку Либеру были такими энергичными, что выглядели чуть ли не нападением. Примигений обнял даже Абенадара.

В конторе я нашел еще одного нашего друга, Помпония Сабина, капитана Меркурия, самого красивого корабля Прокула. С Сабином нас объединяло то, что мы оба были рабами, хотя сейчас он стал свободным. Гигант-финикиец Сабин когда-то служил гребцом, но выкупил свою свободу, имея возможность откладывать деньги во время работы на триреме Аврелия Помпония. Освободившись, Сабин выучился у Примигения морской торговле и поднялся до звания капитана на славном корабле Меркурий.

Пока Прокул, Марк Либер и Примигений изучали счета компании, Сабин настоял на том, чтобы показать Гаю Абенадару свое замечательное судно.

— Иди и ты с нами, Ликиск, — засмеялся Сабин, большой мозолистой рукой взъерошив мои волосы. — Я знаю, у тебя сердце путешественника!

Пока мы шли, Абенадар признался, что когда-то хотел вступить в морской флот.

— Но я испугался, что все время буду страдать от морской болезни!

Когда Прокул и Примигений закончили обсуждать дела, мы отправились из города на окружающие холмы, к дому, где жил Примигений со своей женой и детьми. Все они были младше меня — приветливые и общительные, как их отец. Все шестеро (три девочки и три мальчика) немедленно потребовали, чтобы трибун и центурион рассказали о войне во Фракии, но Примигений отослал их прочь. Мужчины сели отдохнуть в галерее с видом на гавань, а я проследил, чтобы наши вещи занесли в комнаты. Ужинал я на кухне, вместе с рабами Примигения — все они были моими старыми друзьями еще с предыдущих визитов, — а потом помогал подавать еду. Поздним вечером мы отправились в постель, устав после суетного дня. Однако Гай Абенадар оказался не настолько уставшим, чтобы не разделить постель с Ликиском.

В Остии я вставал рано, поскольку любил смотреть, как с утренним приливом корабли покидают гавань. Это было замечательное зрелище, и стоя на крыльце дома Примигения, я придумывал историю о том, куда отправляется каждый корабль, изящно удалявшийся от леса мачт и раскрывавший свою красоту на волнах открытого моря: этот — в Грецию, эта трирема — на Сицилию, эта — в Александрию, в порты Галлии или Испании.

Я был поглощен игрой, когда на крыльцо вышел сонный Марк Либер со спутанными после сна волосами. Он прошел босиком по влажному каменному полу, натягивая на обнаженное тело халат.

— Ты рано встал, Ликиск, — сказал он, зевнув.

— Мне нравится смотреть на корабли, — ответил я, снова повернувшись к судам, что качались в гавани.

— Вид замечательный, — согласился он, стоя позади меня.

Я кивнул.

— Так или иначе, мир не так уж и плох, — проговорил он.

— Хотел бы я увидеть его весь, — ответил я.

И тут у меня перехватило дыхание, потому что Марк Либер обнял меня за плечи, похлопал и прижал к себе.

— Возможно, однажды ты его увидишь. Надеюсь на это. Придет день, когда ты станешь свободен и сможешь пойти, куда захочешь. Мой отец упомянул об этом в своем завещании.

— Думаю, это будет не самый лучший день, — сказал я. — Стать свободным, но потерять защиту вашего отца…

Марк Либер снова обнял меня, и я вздрогнул от крепкого, теплого пожатия и прикосновения его ребер к моим.

— Отец — прекрасный человек, — проговорил он, опуская руку. — И ты отлично ему служишь.

— А вы — хороший сын, — ответил я, не в силах скрыть дрожь в голосе.

Прислонившись к балюстраде и осматривая гавань, Марк Либер спросил:

— Что ты думаешь о Гае?

— Он мне нравится.

— Он о тебе очень высокого мнения. Но, думаю, ты это знаешь.

— Да, и я благодарен ему.

— Сколько тебе, Ликиск?

— Четырнадцать.

Повернувшись и с улыбкой ущипнув меня за подбородок, Марк Либер спросил:

— Уже бреешься?

— Нет, — ответил я, чувствуя, как щеки заливает румянец.

— Тебе уже нравится какая-нибудь девушка?

Смущенно засмеявшись, я покачал головой.

— Ну, для этого еще много времени, — сказал он, опустил руку и взглянул на корабли.

— Еще много времени, — повторил я, а затем процитировал слова своего учителя:

— Корнелий говорит, что с любовью следует быть осторожнее.

— Корнелий — мудрый человек.

— Он не слишком думает о любви. Он стоик.

— Но ты ценишь любовь, потому что любишь?

— Вероятно, — осторожно сказал я.

Марк Либер покосился на меня.

— Могу поспорить, в тебя влюблено много людей.

— Я не знаю.

— И ты никому из них не отдал свое сердце?

Я не ответил.

Заинтригованный, Марк Либер отвернулся от гавани и вгляделся в мое лицо.