Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам

Вода течёт – берег остаётся.
Я ухожу – имя остаётся.
Вместо головы – шапка остаётся.
Вместо тела – тужурка остаётся.
Вместо ног – сапоги остаются.
Вместо рук – рукавицы остаются.
Чтобы посмотреть – карточка остаётся.

Снова, спустя годы, я услышал тему этой песни в конце Третьей симфонии великого марийца композитора Андрея Эшпая, которую он посвятил памяти своего отца. Начиналась симфония тем, что будто бы из мрака чащи, из темноты древности нас достигал песенный мотив. В нём не было утешения. Он просто говорил о том, что есть законы жизни, и они вот такие. Альтовая флейта, которая словно создана для беззаботного писка, вела высокую-высокую минорную мелодию. Мучительные диссонансы, боль – всё смогла сгладить эта вторая песня – о воде.

* * *

Вспоминаю любимую музыку и понимаю: обычно мне требовалось вначале привыкнуть к ней, послушать её несколько раз. И лишь изредка всё начиналось с потрясения. Незнакомая мелодия продолжала и продолжала звучать во мне, и хотелось слышать её снова, и было непонятно, что для этого надо сделать. Именно так случилось для меня с «Чапмуро» Андрея Эшпая. Слово это переводится с марийского «ода», «торжественный гимн». Симфонический оркестр и хор мощно завершили им в Йошкар-Оле в театре концерт.

Андрей Эшпай

Мы что – не слышали «торжественных гимнов» с их плавными величественными мелодиями и громоподобными раскатами в финале, знаменующими величие некоей идеи или исторического персонажа?… Но эта гордая, не по-русски прихотливая мелодия звучала не просто «торжественно». Она была, казалось бы, и очень древней, похожей на неведомые нам песнопения лесных людей, живших тысячу, две тысяч лет назад. И вдруг переходила в могучий, но аскетичный марш, который внезапно жёстко и красиво акцентировали ударные, отбивая при этом, кажется, совершенно другой ритм. В словах, которые пел хор, я услышал названия рек: «Элнет, Вÿтла, Ош Виче, Ӧпö» – Волга, Ветлуга, Белая, Уфа.

Это была песня о реках, об идущей своей мощью массе воды?

«Андрей Эшпай. Чапмуро». Так было написано в программке.

Поиски записи заняли немало времени. Но оно не было потрачено напрасно.

Нет, конечно же, я знал некоторые мелодии Эшпая: они знакомы в России каждому, хотя бы даже его песни. Но сейчас я читал об этом человеке, слушал записи. И его жизнь, то, чем занимался он, открывалось новыми гранями.

Гуляя по Козьмодемьянску, мы как-то набрели на совсем даже непрезентабельный барак, который украшала скромная мемориальная доска, установленная ещё при жизни композитора: в этом доме он родился. Сын музыканта-марийца, который всю жизнь собирал песни своего народа, и учительницы, он прожил в этом городе всего несколько лет детства. Но край и его реки словно вдохнули в него душу. И он слышал потом не просто его песни, не просто переливы его гуслей, тревожный плач его скрипок и гордый отточенный рокот барабанов. Ему являлась сложенная из бесчисленных звуков полная тишина утра на нижних плёсах Ветлуги, он улавливал за сотни километров стон старой ели в заволжском лесу и перевоплощал его в рваную, испуганную флейтовую мелодию. Московскими ночами ему мешали спать белки, которые играли в бору по берегу маленькой речки Выжум.

И это было для него, наверно, так же явственно, как звуки войны.

Козьмодемьянск. Дом, где родился Андрей Эшпай

Молодой музыкант в разгар Великой Отечественной оказался на фронте – через год после того, как погиб его старший брат Валентин. Андрей Эшпай, фронтовой разведчик, был среди тех, кто освобождал Варшаву и брал Берлин. И война всегда жила в нём потом. Однажды после поездки в Австрию средствами оркестра он нарисовал картину перехода Суворова через Альпы. А в Пятой симфонии скользнули призраки механического нацистского марша, но над ними закрутился вихрь атаки и потом взмыло, разлилось высокое и скорбное торжество Победы.

Эшпай рассказал о жизни разведчика в музыке, которую написал к фильму «Адъютант его превосходительства». Она начинается тихой, скупой, отточенной мелодией – и наступает маленькая пауза, как задержанный вдох, чтобы немедленно услышать отзвук, эхо. А потом тема возвращается ещё трижды и звучит в разных тональностях, всякий раз приобретая совершенно разные краски. В ней и отчаяние человека, который готов на последний шаг, но – за секунду до него – сдерживает себя, и вдруг несбыточная мечта о совсем другой судьбе, о мире, о любви.