Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Коровин выхватил ручной пулемет у медлительного пулеметчика и повел им длинную трель, заставляя немцев залечь. Но лейтенант Петерсон не позволял лечь. Он первым бросился вперед. Точным выстрелом Котов повалил его с ног, тем самым разрешая и проблему военного суда. Шквал огня по сбившимся в кучу русским. Коровину пуля начисто скосила большой и указательный пальцы на правой руке. Он плакал от боли и ярости, кропил всё кругом кровью, но продолжал стрелять. Падали люди. Замирали навечно. Старался Владимиров оторвать Марка от Марии, зажимал он рукой рану в ее боку, а из раны хлестала кровь. Мария отталкивала руки Владимирова и изо всех сил держалась за Марка, прижималась к нему, булькающим голосом тихо говорила в расширенные ужасом Марковы глаза.

«Марк, любимый».

Марк сжимал ее голову руками, с болью, отчаянием кричал в умирающие глаза, в раскрытый рот Марии:

«Ты будешь жить! Ту будешь жить!»

«Она не может жить», — сказал Владимиров, заикаясь от волнения.

Пули пели свою хлесткую песенку без слов, но Марк не слышал ее. Ничего не слышал.

«Друзья, мы прорвемся!» — крикнул Котов. Но и это теперь уже не относилось к Марку.

«Марк… Один ты».

Остатки жизни вспыхнули в глазах Марии. Теперь рядом был Дробнин. Он плакал, не вытирая слез. Мария что-то увидела в его глазах, уловила какую-то его мысль, и, словно принимая ее, тихо пробулькала:

«Марка… не потеряйте».

Крикнул Котов:

«За мной, мы вырвемся!»

Люди побежали за ним. Дробнин вырвал Марию из рук Марка, оттер его и выстрелил ей в висок. Страшный, звероподобный поднялся Марк, но на нем уже повисли Абдулла, Коровин, Владимиров. Они толкали его туда, куда звал Котов.

Дробнин остался над телом Марии, всё шептал, всё шептал — «надо так, надо, Мария». Немцы бежали к нему. Немолодой, бледный жандарм впереди. Дробнин стоял, бессильно опустив руки вдоль тела, шептал свое. Жандарм вскинул автомат, но из-за куста револьверный выстрел, и он упал, падая крутнулся словно по спирали. Это вернулся Абдулла, не захотел оставить Дробнина одного. Прибежал и сел над Марией коричневый дог. Он сидел и смотрел вокруг словно спрашивая, что тут происходит. Дробнин лег у пулемета, залитого кровью Коровина, дал из него очередь. Вдвоем с Абдуллой они удерживали немцев, не давали им кинуться в погоню за ушедшими.

Марк уже не сам шел, а несли его на непромокаемом пальто Владимирова, и он теперь, как и Мария, булькал горлом, и Владимиров рукой зажимал ему пулевую рану на груди.

Когда стрельба стихла, человек, лежавший лицом вниз, приподнял голову. Котов. И тебя настигла злодейка смерть! Розовая пена клубилась на губах, из последних сил он держал голову приподнятой, словно хотел всё видеть и всё запомнить. Увидел Дробнина, упавшего лысой головой на пулемет рядом с Марией. С другой его стороны был Абдулла. Этот широко раскинул руки и лежал лицом к небу, словно следил за плывущими облаками. Что-то похожее на улыбку появилось на бледном, умирающем лице Котова. Он хотел посмотреть туда, куда направлял свой мертвый взор Абдулла, на небо, но сил не хватило. Ткнулся лицом в землю.

Уцелевшие бойцы Котовского отряда уносили Марка всё глубже в лес. Щека Владимирова, на ходу старавшегося наложить бинт на рану Марка, дергалась в беспрерывном, мучительном тике.

Спасительная дубрава приняла их в свои объятия, прикрыла от погони.

В Берлине в этот день Власову и Ленкову было сказано, что сам Гиммлер готов поддержать их дело, дать ему ход.

В лесной деревне ребята из котовского отряда застрелили Шарова, пытавшегося бежать.

И в этот же день советская армия перешла в наступление, отжимая слабеющего противника к границам России.

XXXI. Военный преступник

Война отгрохотала, в мире стало непривычно тихо — отвык мир от тишины. Отгрохотала, теперь зачищала свою жатву. В Нюренберге готовился процесс военных преступников. Демонтировались и увозились из Германии фабрики и заводы — репарации. Ненужные победителям — взрывались. Будущее заволакивалось черной тучей мести, месть венчала победу.

Выловили, увезли в Москву Власова, Ленкова, многих других, бывших с ними. В Лиенце произошла свирепая выдача казачьих толп, предпринявших исход из России и дошедших до Австрии. Тысячи и тысячи казаков — неробких людей, умеющих глядеть смерти в глаза — тупо сопротивлялись, собирались на моления, держались друг за друга, исступленно уповали на просвещенность, человеколюбие, понимание западных держав, но доброго боя за жизнь свою и честь свою казачью не дали. Женщины с детьми бросались в мутную Драву, тонули в ней; лилась казачья кровь; но доброго — заслуженного, оправданного, нужного — боя англичанам-насильникам дано не было, и ни один из них не поплатился жизнью за тысячи погубленных русских казаков и казачек.