Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Гость долго ходил взад-вперед, потом сказал, осветив Марка сиянием больных голубых глаз:

«Собирайся, Марк. Поедем, дорогой, учиться. Политшколу мы теперь организуем, и будешь ты в ней. По-настоящему тебе учиться нужно, долгие годы учиться».

Уехал Марк из госпиталя, оборвал нить, идущую от сердца ко всем госпитальным друзьям. Жалко было покидать их, да непреклонен Виктор Емельянович:

«Учиться, дорогой Марк, надо. Много и хорошо учиться».

Смотря в его лихорадкой заполненные глаза, Марк накрепко поверил: надо учиться!

Но прежде, чем по-настоящему учиться, многое еще должно было произойти с ним и об этом мы, хоть бегло, но расскажем дальше.

V. Зеленые

Виктор Емельянович сразу заметил то, что было совершенно неприемлемым в Марковой судьбе: учиться ему надо, а не оружием бряцать. Главное состояло в том, что Марк был лишен всех свойственных ему прав — от родительской любви и водительства оторван, сверстников не знал, великими идеями зажигался, но ни по возрасту, ни по разуму понять их не мог. Это могло стать источником великого несчастья для него. Марк мог этого не сознавать, по-своему он счастлив был и даже любовью не обойден, потому как люди, меж которых он находился, большой дар любви имели, но Пересветов видел, что линию Марковой судьбы нужно выправлять. Он как раз школу для жадных к учению бойцов создавал. Не такое уж и подходящее место для Марка, но все-таки лучше, чем непосильная ему взрослая, суровая жизнь, которой он жил.

Кочевала школа вместе с армией, политической называлась, но лучше было бы назвать просто Школой, без всяких прилагательных, но обязательно с большой буквы. В ней людей всему учили, с азов начинали. Многие тут впервые узнавали, что за солидной мудростью четырех действий арифметики есть и еще кое-что. Человеческий скелет, скрепленный медными крючками, изучали и удивлялись — до чего разумно человек устроен. Глобус рассматривали, и от Виктора Емельяновича точных и простых доказательств требовали, что земля действительно вертится. Политическую премудрость схватывали жадно, но черпнуть глубоко не могли — знаний не хватало. Учились на походе, книги приторачивали к седлам, а Виктора Емельяновича и других учителей в обозе за собой возили со всеми их знаниями и готовностью вбить те знания в тугие курсантские мозги. В обозе же возили и скелет, и глобус и еще много чего другого.

За полтора года в Школе, Марк вытянулся в росте, стал нескладным и угловатым, как и полагается быть подростку. Его худое лицо с заострившимся носом выражало напряжение мысли, в глазах же появилось что-то похожее на выражение глаз Виктора Емельяновича.

Но Школа неожиданно умерла. Вызвали Виктора Емельяновича в Москву, и больше он не вернулся. Доходили слухи, что его Ленин услал за границу, советскую Россию там представлять, но толком никто ничего не знал, а самым главным было то, что без Виктора Емельяновича Школа была уже не той — словно стержень выпал, вокруг которого всё вращалось.

К осени, в которой пролегает сейчас линия нашей повести, Школы уже не было — расформировали, вернув курсантов в их части. Конная армия теперь стояла на кубанских землях. После махновского похода она покинула Украину. За то время, что Марк в Школе был, суровский род опять урон понес. Где-то в Туркестанских песках пуля басмача обожгла сердце Филиппа Сурова. Еще длиннее стала заупокойная страничка в поминальной книжке тетки Веры. По ней священник в сельской церкви привычным бормотанием много знакомых нам имен произносил. За упокой души читал, поминая воина Якова, воина Сергея, Тимофея, воина Тараса, воина Григория, воина Филиппа. В безвестии сущего воина Димитрия поминал. Длиннее заупокойная страничка в ветхой поминальной книжке тетки Веры, короче страничка, молящая о здравии живых.

Так оно и пришло к осени двадцать третьего года, когда на нити Марковой судьбы еще один приметный узелок был завязан — на память ему и на большое поучение.

По хуторам и горным станицам ползли пугающие слухи. В советском отряде, что бродит в поисках зеленых, есть комиссар, который может превращаться в невидимку. Казачки, приверженные до всего страшного и чудесного, гуторили меж собой, что этот невидимый везде ходит, всё высматривает, всё узнает. В одном хуторе молодая вдова с круглыми, как у совы, глазами как-то проговорилась, что невидимый комиссар ночами навещает ее.

«Впервой, когда пришел, постучал в окно, — рассказывала она сгорающим от любопытства соседкам. — Я, как была в одной исподней рубахе, открыла дверь, а он, охальник, и схватил меня. Да, как стал обнимать, да как стал прижимать, а я, испужамшись, в крик: „Что ты, говорю, над бедной вдовой измываешься! Да кто ты такой есть?“ А он ответствует: „Комиссар я невидимый и дюже в тебя влюбленный“».

«Ну, а дальше?» — добивались от нее соседки. Но вдова конец про себя берегла — не выходило конца в ее рассказе.