Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

«Какой там комиссар», — говорили казаки меж собой. — «У этой лупоглазой совы не комиссар, а коваль Лукьян с Бычьего хутора бывает. Всё норовит, чтоб ночью в наш хутор попасть. Постучит к ней и приказывает: „Отчиняй дверь, принимай комиссара невидимого!“ Ну, она, конешно, перед невидимым силы не имеет. Вдова молодая, кто ж осудит?»

Казаки заливались смехом и подмигивали друг другу — может и не один коваль Лукьян стучался в окно вдовьей хаты.

Осень оставляла людям много времени для праздных разговоров, и легенда о невидимом комиссаре распространялась легко. Казачки пугали детей:

«Замолчь, ты, неуёмный», — скажет, бывало, мать расшумевшемуся ребенку. — «Замолчь, а то комиссара невидимого позову, заберет тебя в свою торбу».

В кубанских горных местах бывают удивительно неуютные осенние дни. Косые дожди идут. Серая муть вместо неба. Горы, и те горбятся и через серую хмарь кажутся гигантскими людьми в бурках. В такие дни даже в спокойное время дороги безлюдеют, а во времена недобрые, в которых наша повесть протекает, человеку и вовсе не было резона путешествовать: того и гляди, на лихую беду нарвешься. В такой чрезвычайно ненастный день, по горной дороге, совсем один, шел казаченок-подросток, и это опять-таки был Марк, да только на себя мало похожий. В другом своем виде, в буденновском, он в синезвездном шлеме, в шинели длиннополой, и с карабином за плечами, и с шашкой на боку, и с Воронком под ним, походил на Алешу Поповича, как его на картине нарисовали, тут же вся эта похожесть исчезла, и был на лицо казаченок-подросток того приметного возраста, когда его не только в шутку, но и всерьез станичником кличут и, хоть не больше шестнадцати годов ему, уже невесту присматривают. На нем была короткая стеганая куртка, в талии тонким ремешком перепоясанная, сапоги с высокими мягкими голенищами, какие люди в горах носят, кубанка с красным верхом, белым крестом перекрещенным. По нему было видно, что не одну версту, и не две, а много верст он прошел — бледным от усталости был, пот с лица ладонью то и дело смахивал.

Дорога пошла вниз, открылась Марку долина, а в ней хутор, точно такой, как многие другие хутора, виденные им. Эту похожесть создает одноуличность — в долинах хутора в единую улицу растягиваются, а так как казаки простор любят и селятся широко, то на версту, а то и больше те хутора идут. На спуске стало совсем трудно, ноги по глинистой грязи расползались, назад нужно было откидываться, чтобы тормозить их ход. Еще с час времени ушло у Марка на то, чтоб достичь хутора. Шел он меж хатами, через окна казачки и дети выглядывали, собаки лениво из дворов обгавкивали его. Заприметив вдалеке у колодца человека с лошадью, Марк в хаты не стал стучаться, а к нему направился. Широкоплечий казак с седой, беспорядочной бородой смотрел ему навстречу, поджидал. Подойдя и поздоровавшись, Марк попросил напиться, и он молча кивнул головой на ведро с водой: конь уже напился и понуро стоял в ожидании, пока его отведут в конюшню.

Марк пил долго, а бородач очень внимательно с ног до головы — осматривал его. Когда он поставил ведро и вытер рот рукавом, хуторянин с деланным равнодушием спросил:

«Откуда Бог несет, казак? По сапогам если, так ты вроде уже давно грязь топчешь».

«А вы здешний?» — вопросом на вопрос ответил Марк.

«Тутошний».

«Иду из Майкопа, у тетки там живу», — сказал Марк. — «А сам я из Хижняцкой. Может слышали о Кононенкове Тимофее? Так то батько мой, до него иду».

Кононенковых в каждой кубанской станице с дюжину найдется, и Марк ничем не рисковал, называя это имя. Бородач задумался — не встречал ли он Тимофея Кононенкова? В его голосе, когда он обратился к Марку, сквозила уже некоторая доброжелательность:

«Нет, Тимофея повстречать не довелось, а вот у нас в хуторе живет Кононенков Ларион, случаем не родич твой?»

Марк снял шапку и почесал в затылке. Ничего, конечно, не вспомнив, ответил:

«Нет, не родич. Кононенков Сидор, Кононенков Серафим дядями доводятся, есть еще Кононенков Василь, дед мой, да все они не тут живут, а Ларион Кононенков — нет, такого не знаю».

«Как же это ты, идешь в Хижняцкую, а попал в наш хутор? Верст двадцать крюку дал. Може ты из тех казаков, яки всегда идут домой, а приходют в кабак?»

Бородач засмеялся, смеясь, он широко открывал рот крупными желтыми зубами.

Марк еще раз примерился взглядом к крупной, брюхастой фигуре старика и сказал:

«Да я и не пошел бы в ваш хутор, если бы не красные. Встретили на дороге, затащили с собой».

Бородач насторожился, но Марк уже был готов к испытанию:

«Доехали мы до балки, что верст за десять от вашего хутора», — продолжал он. — «Красноармейцы дали письмо и приказали нести сюда, Хлопову отдать. Сказали, что тут каждый знает, где Хлопова найти, вот я и хочу вас спросить».

«А красные куда ж делись?» — сторожко спросил дед.

«Назад подались. Передай, говорят, письмо и можешь своей дорогой топать. А теперь до своей дороги мне целый день грязь месить».

«Пойдем-ка!» — позвал старик.