Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

При таких речах Голяков страшенно расстраивался и будёновку снимал, а бойцы его взвода друг друга в бок толкали: гляди мол, какая чучела! Был Голяков рослым, крепко сбитым парнем, привлекательности не лишен, но страдал одним недостатком: нестерпимо ненавидел стрижку волос. По этой причине его черные — прямые и жесткие — волосы отрастали до длины прямо-таки непотребной и он их под шлемом прятал. Забудется человек, а волосы из-под будёновки в обе стороны черными вихрами торчат, а снимет шапку — они ему до самого подбородка падают. Ненавидя стрижку, Голяков и оправдание для себя придумал: зарок дал, говорил он, что до победы мировой революции стричься не будет и не станет клятву нарушать. Будёновку носил специальной конструкции, внизу пошире, чтоб волосы ею прикрывать. Но это не важно, а важно то, что Марку он Сидорыча напоминал. У того была морская мечта, а у этого мировая революция, что, впрочем, Голякову не мешало эту самую мировую революцию на то место в поганой словесности ставить, на котором у нас мать почему-то находится. Может быть, по тому же закону любви — лаемся тем, что дорого. Марк к Голякову был сильно привязан, но, конечно, другой возраст — другая привязанность. Близости такой не было, какая у него с Сидорычем была, но доверял он Голякову так же крепко, как и тому.

Но всё это, пожалуй, и не к делу. Мы ведь не пишем книгу, в которой и о носе героев рассказано, и о щеках их, и о зубах и о всем прочем — как будто человек этим определяется. Нам не так уж и важно, а читателю всё равно, как Голяков выглядел, а важно то, что был он добрый буденновец, гордый своим делом, и разведчик выдающийся. Горевал он от невозможности поближе с зелеными встретиться, почитал это за позор для отряда, и, может быть, горечь натолкнула его на ту мысль, ради которой он Марка однажды за станицу увел и там с ним имел продолжительный разговор. Остановились они тогда у стога сена, коней к нему поставили, а сами на корточки в затишке присели. Голяков закурил, подумал и протянул кисет Марку.

«Кури, позволяю», — сказал он, хоть раньше он никогда Марку закуривать не давал и даже многократно приказывал вовсе не курить.

Пока Марк делал козью ножку, набивал ее махоркой, Голяков молчал, потом, спрятав кисет в карман, сказал:

«Вот что, Марко, хоть Корней и поручил тебя мне на воспитание, но я так полагаю, что ты уже воспитанный боец, и я с тобою, как с равным говорить начну. А может ты ще дитына, Марк, как сам-то ты себя сознаешь?»

Долго, почти до вечера, пробыли они за станицей, всё обсудили, обо всем договорились и уже через два дня, экипировавшись под присмотром Голякова, Марк в путь отправился. Голяков был прав. Худощавый казаченок-подросток мало приметен на станичных улицах и на дорогах. Увидел Марк, что зеленые повсюду, и нюх Голякова не обманывает его.

На улицах хуторов и станиц встречаюсь вооруженные люди. В дворах кони подседланные. Кое-где играли свадьбы и гости, а часто и жених, с винтовками и при шашках были.

Вслед за Марком двигался Голяков со своим взводом, донесения Марка собирая. Выроет Марк ямку под приметным деревом, зароет в нее бумажку, в тряпку завернутую, а над ямкой ветку обломает — не пропустит Голяков обломанной ветки. Потом в ту станицу, о которой Марк сообщал, приходил отряд. В ней уже было пусто, зеленые заблаговременно в горы ушли. Придет отряд, а делать ему тут нечего. Но все-таки Голяков был очень доволен Марком. В одной такой станице, когда пришли в нее, он остановился у хаты и в окно постучал. Старуха-хозяйка выглянула, увидела лохматого буденновца и со злости плюнула.

«А что, бабуся, не осталось от свадьбы пирога?» — спросил Голяков.

«Какого тебе пирога? У нас и свадьбы-то не было». «Ты, бабушка, не греши, Бог тебя накажет за неправду. Выдала Глашку за зеленого, да я на свадьбу опоздал. А пирога пошамал бы. Люблю пироги с изюмом».

«Чур мини, чур!» — крестилась старуха. Она вправду пекла для зеленых пироги с изюмом, но об этом, кроме нечистой силы и бывших на свадьбе, никто знать не может. А Голяков уже стучал у другой хаты:

«Там у сенцах в застрехе наган, дай-ка его сюды», — приказал он выглянувшей молодайке.

«Якой-такой наган?» — вскрикнула молодайка. Голяков слез с коня и, обшарив застреху, наган нашел.

«Ось тебе и якой-такой», — передразнил он молодайку. — «Да я може не только про наган знаю, а знаю даже кто тебя лапает. Но ты не страшись, мужу не скажу».

Так и обходил Голяков дворы, пугая всех своей осведомленностью, почерпнутой им от Марка, а вслед полз слух, что есть у красных невидимый комиссар, который ходит по казачьим домам, всё слышит, всё видит.