Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

«Не трожь хлопца, дед Ипат. Вреда он нам не принес».

Спор достиг высокого накала. Дед Ипат плюнул в сторону Марка, отодвинулся. Его голос опять возвысился над всеми другими. На него налетел немолодой казак. Со стороны казалось, что он сейчас вцепится в бороденку Ипата. Потрясая перед его лицом кулаком, кричал:

«Нечего нам в горах сидеть. Дети, жинка дома, хозяйство без присмотра».

«К бабе под бок захотел?» — гремел дед Ипат. — «По бабе соскучился?»

«Ну, соскучился, ну, захотел! Тебе-то, черту старому, под боком у бабы нечего делать, рази только бородой в щекотку играться».

Спор грозил перейти в драку. Но раздался негромкий, властный голос молодого Хлопова и все затихли:

«Драться тут не к месту и не ко времени. Надо разумно решать, гуртом решать, да так, чтобы правильное решение было».

Павел говорил спокойно, все присмирели. Сказал, что дело это всех касается. Сам он любому решению подчинится. Сказал, чтоб те, что сдаться хотят, в сторону отошли, а те, что за продолжение борьбы, пусть на месте стоят.

Люди задвигались. На месте остались только дед Ипат и с ним еще четверо, а остальные отошли.

Вечер обитатели пещеры коротали в разговорах, в чистке оружия. Спозаранку залегли по своим местам, о чем-то шептались. Высокий пожилой казак с шашкой на боку возился у печки, ужин готовил. Суп в большом котле покрывался жирным наваром.

Пещера постепенно погружалась во тьму. Свет из расщелины вверху становился слабее. Зажгли два костра, по стенам запрыгали гигантские тени. Молодой Хлопов, писавший всё время, пока сверху падал свет, теперь пересел к костру, продолжал писать. Казак постучал от печки ложкой о сковороду, глухой этот звук ударился о каменные стены, рикошетом отскочил от них и медленно умер. Люди потянулись к печке, получали в котелки суп и возвращались на свои места. Старый Хлопов принес два котелка — один себе взял, а другой Марку дал.

Павел кончил писать, подошел к отцу и Марку. Отец принес ему в котелке суп, но он равнодушно отодвинул его.

Кое-где уже раздавался храп людей. На помосте, между Павлом и его отцом, для Марка оказалось место, и он, до подбородка натянув бурку, скоро согрелся. Молодой Хлопов лежал на спине, курил, тихо рассказывал, а его рассказ доходил до Марка в каких-то обрывках. В буденновской армии до самого конца войны с поляками он был. Назначили командовать эскадроном, в партию он вступил. Так ему тогда хорошо было, что и сказать немыслимо. В Польше ранение, домой поехал. Приехал в хутор таким апостолом, что хоть сразу на кресте за коммунистическую веру распинай. А потом стал примечать: новая власть большую нелюбовь к народу имеет, жалости в ней нет. Забирали хлеб. Угоняли со дворов скот. Как всё одно новое татарское нашествие. Продотряд приехал, в нем не рабочий люд, а больше городская босотва. Хуторских стариков для острастки расстреляли. Павел не стерпел, на коне в горы подался. Партийный билет порвал и по ветру развеял. К нему другие нестерпевшие начали прибиваться, зелеными себя заявили, а его командиром выбрали.

Укрывшись с головой ворсистой буркой, Марк уже спал. Не слышал конца рассказа, хоть и старался дослушать. Рядом тяжело дышал старый Хлопов. Пещера угомонилась, погасли костры, только груды раскаленных углей тлели, от них нежный отпечаток красного бархата вокруг лежал.

В дальнем углу не спали двое — старый Ипат и сын его, Александр, молчаливый человек лет тридцати пяти. В гвардии он до первого офицерского чина дослужился, потом с белыми был, а когда белая эвакуация началась, к отцу вернулся, а тут отец и вовлек его в борьбу, которой он сам не хотел: ему было наплевать, какая власть существует на Руси, лишь бы его не трогали.

С вечера Ипат приказал сыну не спать, а близко перед полночью толкнул его в плечо.

«Слушай», — прохрипел он ему в ухо. — «Этот щенок не иначе, как ихний шпион. Прикидывается дурачком, а сам всё глазами поводит. Требуется хорошо его спросить».

«А зачем?», — вяло откликнулся сын.

«Ежели узнаем, что он подослан к нам, то все эти дураки напугаются, не будут амнистии веры давать», — хрипел Ипат в ухо сына.

«Ах, батько, может и нам вернуться. Что мы можем сделать, когда вся Россия притихла».

На красно-бархатном отблеске стен появились две тени. Они медленно перемещались вглубь пещеры. Марк вдруг почувствовал, что к нему кто-то прикасается. Сон мгновенно отлетел, но он не показал, что проснулся. Прежде надо понять, что происходит, так учил Голяков. Марк остался лежать, притворялся спящим даже тогда, когда услышал голос старого Хлопова:

«Что вам тут надо? Чего вы тут?»

«Хлопца надо поспрашивать». Марк узнал в шопоте клекот старого Ипата. «Може подослан к нам».

«Незачем его спрашивать», — равнодушно сказал старый Хлопов. Он зевал. «Хлопец, як хлопец, никаких особенных делов за ним нету».

Рядом задвигался Павел, он поднялся на локтях, сказал:

«Ты, дед Ипат, выбрось из головы эти штучки. Пытать хлопца мы не дадим. Иди на свое место и спи. Не тебе за всех решать. Александр, ты бы утихомирил отца, а то он на всех кидается, как та цепная собака».