Боги не дремлют

Однако встать на ноги ему не удалось. Матильда, видимо, забыв, что она дама, вскрикнула и ударила пожилого человека ногой в бок, после чего тот вновь оказался в грязи. Я думал, что теперь он сломается, но дворянский дух оказался сильнее унижения. Погожин-Осташкевич извозившись в грязи, все-таки поднялся на ноги и смотрел на нас бешенными глазами.

— Я прикажу! — начал он, но я его перебил.

— Кому ты прикажешь? Своим опричникам? Если они еще не сбежали, то их перебьют крестьяне. Тебе больше некому приказывать, а вот отвечать придется!

— Отвечать? — забыв о гневе, вытаращил он на меня донельзя удивленные глаза. — За что? И перед кем?

Я удивился, правда, не так как сильно он, но все-таки удивился. Было, похоже, что Павел Петрович никакой вины за собой не чувствует и считает себя безгрешным, как ангел небесный. Пришлось объясниться:

— Отвечать за тех, кого по твоему приказанию убили, и перед теми, над кем ты издевался!

— Убили, издевался? — как-то растеряно, повторил он вслед за мной. — Что за вздор! Мне отвечать за своих рабов?! Перед кем? Я в ответе только перед Господом Богом, а он меня за рвение и заботу о лукавых рабах только наградит! Казнить, я их конечно, казнил, так для их же пользы!

— Погодите, — теперь уже растерялся я, невольно переходя с вельможным старцем на «вы», — вы вместе со своим колдуном заманивали случайно попавших в ваш дом людей в волчью яму, вы убивали крестьян и отчет собираетесь держать только перед Богом? Я вас правильно понял? Вы считаете себя невиновным?

— Да, — уверено сказал Павел Петрович, — в чем моя вина? Не входи в чужое имение, не трогай того, что тебе не принадлежит, и никто на тебя не посягнет. Не ленись, трудись в поте лица, почитай старших, и будет тебе за то не кара, а ласка и награда!

— Да, пожалуй, в этом есть своя логика, — признал я.

— Именно! — похвалил он, мою сообразительность, кажется, впервые посмотрев на меня без испепеляющей ненависти. — Если родился рабом, то будь хорошим рабом, а родился господином, будь хорошим господином!

— Я обдумаю ваши слова на досуге, — пообещал я. — А что вы скажете о моем спутнике? У него к вам очень большие претензии!

— Ты говоришь об этой потерявшей стыд женщине в мужском платье? — сказал он, повернувшись в сторону застывшей на месте Матильды. — Она недовольна тем, что я приказал своим холопам ее…

Он не успел договорить, француженка с отчаянным криком как тигрица бросилась на него и располосовала лицо ногтями.

Погожин вскрикнул и, защищая глаза, шарахнулся в сторону, не удержался и опять повалился в грязь. По-моему только это и спасло его от обезумевшей фурии. Он уже лежа на земле, успел закрыть лицо руками и закричал почему-то женским голосом:

— Помогите, убивают!

— Подлец! Негодяй! — выкрикивала Матильда, готовая, не пожалев своего мундира, броситься за ним в грязь, только бы добить.

— Погоди, что ты делаешь, — схватил я ее за руки и оттащил в сторону. — Зачем тебе марать об него руки, мы его будем судить по всем правилам.

— Я сама хочу его убить, не мешай мне! — кричала она, яростно вырываясь.

Пришлось держать ее в объятиях, пока она не успокоилась. За это время Павел Петрович уже немного пришел в себя и рассматривал свои руки запачканные землей и кровью.

— Эй, Иван, — окликнул я лакея. — Возьми веревку от шатра и свяжи барина по рукам и ногам!

Лакей дико на меня посмотрел и попятился.

— Ты, что не слышал, что я приказал! — рассердился я. — Хочешь оказаться на его месте?

— Я, барина, по рукам и ногам? — испуганно переспросил он. — Самого барина?!

— Самого, черт тебя побери! — закричал я, начиная терять терпение. — Что ты стоишь как столб! Неси веревку!

— Я, я, я, — говорил испуганно лакей. — Нешто можно такое сделать! Все беды от грамотности!

К чему он это добавил, было совершенно непонятно. Мы с Матильдой строго смотрели на него, даже не пытаясь выяснить, чем ему так не угодила грамотность, ждали, когда принесет веревку. Он, с трудом передвигая ноги, подошел к палатке поднял моток и остановился на месте.

— Чего стоишь! — грозно сказал я, вытаскивая пистолет. — Вяжи барина!

Бедняга лакей, не имея мужества ослушаться грозного солдата, жалко улыбнулся поверженному господину и сделал в его сторону несколько шагов.

— Ванька, подлец, запорю! — крикнул тот. Лакей замер на месте, широко открыл рот и начал жадно глотать воздух. Мне уже стало его жалко, но отменить приказ я не успел. Он пошатнулся, выронил из рук веревку, и медленно опустился на землю. Глаза у него закатились, а тело начало бить дрожь. Когда я подошел, он был уже мертв. Видимо у него не выдержало сердце и разорвалось между долгом и страхом.

— Изверги, будьте вы прокляты! — шипел Павел Петрович, пока я связывал ему руки и ноги.

Когда с неприятной процедурой было покончено, между Матильдой и мной, начался спор, где хранить драгоценное тело барина. Она настаивала, что просто на земле, я из почтения к возрасту, на его же стуле. Погожин в дискуссии не участвовал, потому что внезапно потерял сознание.

Я проверил его пульс, он был только немного учащенным, и закралось подозрение, что он просто прикидывается.