Боги осенью

— Н‑да… — после некоторой паузы произнес Харитон. — А ты, извини конечно, в какую-нибудь мистику не ударился? Там — «Великое Братство» или что‑нибудь такое еще. Они у нас в городе тоже, помнится, обретались…

Сергей сморщился.

— Я хотел лишь сказать, что жизнь не обязательно имеет конкретную цель. Там — добиться успеха, занять высокую должность. Она не для чего‑то, она — просто жизнь. Вот и все. По‑моему, достаточно ясно…

Лидочка поспешно налила себе сухого вина.

— Никто за дамами не ухаживает, приходится нам самим… Харитоша, ну что ты в самом деле мучаешь человека? Привязался: и это ему не так, и то не этак. Пусть он живет как хочет — имеет такое право? А вот лично мне эта легенда очень понравилась. Цветок… высоко в горах… Ребята, давайте выпьем за жизнь!..

Крепкие пальцы ее охватили бокал. Почему‑то это заступничество было особенно неприятно.

Сергей отодвинулся.

— Пойду позову Ветку, — сказал он…

Дальше начиналась река, берег ниспадал крутым каменистым обрывом, от воды поднимался туман, и шуршали невидимые камыши у оврага. Луны нынче не было. Вернее, она была, но — закрытая облаком, которое немного светилось. Вероятно, клонило к дождю. Плеснула рыба, и томительный мокрый звук улетел в неизвестность.

Сергей бросил вниз сигарету. Курил он редко и только в соответствующем настроении. К черту, подумал он. Почему я должен переживать из‑за каждого слова? Харитоша ведь вовсе не собирался меня обидеть. Ну — сказал, ну — это его точка зрения. И, наверное, точно так же не говорила ничего обидного Лидочка. Лидочка вообще сегодня — сама деликатность. Ринулась мне на выручку, укоротила язык Харитону. То есть не из‑за чего переживать. И однако как они не могут понять, что судьба — это вовсе не значит бежать и карабкаться, что совсем не обязательно пробиваться наверх и что жить можно так, как несет тебя само течение жизни. Разумеется, иногда подгребая, чтобы не захлебнуться. Этого они почему‑то не понимают. В их представлении жизнь — это непрекращающаяся борьба. Гандикап, где мы все — как хрипящие лошади. Надрывается сердце, копыта стучат по земле, валится под ноги участников мыльная пена. А вот я не хочу быть хрипящей лошадью. Мне это неинтересно.

Он вспомнил злое и вместе с тем обиженное лицо Виктории. Как она делала вид, что у нее на кухне — какие‑то неотложные хлопоты. Как она переставляла кастрюли с места на место и как, хотя этого и не требовалось, попыталась начать мыть посуду. И как все‑таки не выдержала и бросила губку в раковину: «Не хочу, чтобы моего мужа считали блаженненьким идиотом». — «Никто меня идиотом не считает», — сказал Сергей. — «Считают, ты просто не желаешь этого видеть». — «Хорошо, пусть считают, что здесь такого?» — «А такого, что это переносится и на всю нашу семью». — «Ты имеешь в виду себя?» — «Я имею в виду Андрона». — «Уверяю тебя, что ты ошибаешься». — «А, да хватит! Что с тобой разговаривать!..»

Хорошо еще, что Ветка не могла долго сердиться. Она все‑таки вымыла сгоряча пару тарелок — кое‑как их протерла, грохнула на сушилку, а потом, уже несколько спокойней пробормотав: «Ладно, неудобно бросать их одних», не сказав больше ни слова, отправилась в комнату.

Обида, однако, осталась. Внутренняя такая обида, незаживающая. Что‑то много за последнее время их накопилось. Сергей вздохнул. Надо было идти. Он поднялся с бревна, на котором расположился, — потянулся, шагнул — и в тот же момент кто‑то раздраженно сказал в зарослях ивы: «Ну, иди, обалдуй, что ты останавливаешься все время!..» А другой, мальчишеский голос ответил: «Да тут камешек в сандалю попал, ступать больно…» — «Ну так вытряхни, хромоногий!..» — «А я что делаю?..» — В зарослях завозились, запрыгали, пытаясь сохранить равновесие, хрустнула обламывающаяся ветка, и, по‑видимому, второй мальчишеский голос болезненно вскрикнул: «Ой!..» — «Ну что еще?» — возмущенно осведомился первый. «На колючку какую‑то наступил…» — «Ну ты чайник, зря я с тобой связался!» — «Подожди, подожди, я сейчас выну…» — «Нет у нас времени, я тебе объяснял!» — «Ну, секундочку…» — «Я так и скажу Ведьмаке, что из‑за тебя опоздали…» — «Ну, Витюнчик!..» — «Пусть тебя заберут, как Байкала». — «Ну все‑все, уже вытащил…»

Голоса удалялись, заметно ослабевая. Защищая глаза, Сергей протискивался сквозь чащу. Ива кучилась здесь очень густо, и под сомкнутыми ее ветвями было темно. И однако же можно было различить тропинку, петляющую между корней. Земля, судя по запаху, была влажноватая, но — утоптанная, пробираться было нетрудно, приходилось лишь нагибаться, чтобы сучья не цеплялись за волосы. И идти, как выяснилось, было недалеко: уже метров через пятьдесят показались красноватые дрожащие отблески, и когда Сергей раздвинул кусты, прикрывающие тропинку, то увидел поляну, посередине которой горел костер, и десятка, наверное, два подростков, сидящих сомкнутыми рядами.