Боги слепнут

– Вторая моя вина в том, что я намеренно не пришёл на помощь Цезарю в Нисибисе, потому что считал, что смерть Элия мне выгодна Моя смерть не искупает моей вины. Она ничего не искупает… – Он вновь замолчал. Тишина сделалась гнетущей, почти невыносимой. Лишь было слышно, как тяжело дышит умирающий. Наконец он вновь заговорил. – Я хочу, чтобы моё заявление завтра напечатали в «Акте диурне», и я бы ещё при жизни увидел, что справедливость восстановлена.

И когда он поднял глаза и глянул на слушавших, то увидел, что они один за другим стягивают с лица марлевые овалы масок и открывают лица, чтобы император мог видеть, кому сделал своё последнее признание. К своему изумлению Руфин увидел среди приглашённых Пизона. Банкир во все глаза смотрел на умирающего, как будто собирался извлечь максимальную прибыль из смерти императора.

Золотоволосая девушка подошла к Руфину и опустившись на колени, поцеловала распухшую, покрытую язвами руку императора.

Эта речь была его белой тогой, в которую он завернулся, чтобы умереть.

– А теперь уходите, – велел Руфин.

На белом не должно остаться пятен от гноя и мочи. Смерть должна быть красивой. Пусть даже это противоречит физиологии как таковой.

Квинт уже несколько дней подряд смотрел на спину своего проводника и на покрытый свалявшейся шерстью и болячками зад бактриана. Впрочем, верблюд Квинта выглядел не лучше.

– Почему эта тварь до сих пор не сдохла? – бормотал Квинт, трясясь между тощими горбами верблюда. – Не удивлюсь, если он окочурится сегодня вечером.

Проводник то ли не слышал его слов, то ли делал вид, что не понимает. Квинт говорил то же самое и вчера, и два дня назад, но верблюд продолжал тащить по степи свои тощие горбы и своего ворчливого седока, довольствуясь несколькими кустами колючек. Впрочем, кустарник и жёлтая пожухлая трава встречались все реже. Все чаще попадалась каменистая, лишённая всякой жизни земля.

– Далеко ещё? – спросил Квинт. Проводник поднял руку с палкой и ткнул в полуразрушенную башню. Цель путешествия близка. А может, и смерть близка. Квинт объехал почти всю Месопотамию и Сирию по дорогам, запруженным беженцами. Месопотамская армия исчезла. В её форму рядились грабители всех мастей. Если бы монголы явились к воротам Антиохии, то взяли бы её без боя. Но монголы почему-то не двинулись на Антиохию. Они ушли назад в Хорезм. Возможно, монголы стояли слишком близко к Нисибису и тоже облучились? Или здесь что-то другое?

Говорят, монголы перебили всех пленников и отсекли им головы. То, что болтают на рыночных площадях, – не всегда враньё. Квинт нашёл этот курган из голов – чёрная, покрытая мухами гниющая масса. Нестерпимая вонь. Квинт надел маску и перчатки и обследовал могильник. Ни одного римлянина среди убитых не было – на гниющих головах сохранились персидские амулеты и украшения из пластмассы, на которые не позарились варвары. Верблюды добрались до ворот крепости, и тогда Квинт увидел то, что и ожидал увидеть, – полуразрушенную башню, несколько лишённых крыш обугленных построек и обнесённый каменной стеной двор. Когда-то здесь был колодец, но вода ушла, и оазис умер, как умирают все в этих местах, лишившись воды. Но не крепость или остатки стен искал Квинт.

Верблюд Квинта, повинуясь приказу хозяина, опустился на колени возле ворот, и Квинт спрыгнул на землю.

– Можешь подкормиться, если что-нибудь найдёшь, – сказал Квинт верблюду – он был уверен, что в отличие от проводника эта полудохлая тварь его понимает и когда-нибудь ответит, обидевшись на очередную реплику. – Но учти – камни несъедобны.

В ответ верблюд глянул на Квинта презрительно.

«А вдруг это гений, сосланный на землю?» – подумал Квинт и внимательно посмотрел в огромные печальные верблюжьи глаза. Тогда не удивительно, что он не помирает. Ведь он бессмертен.

– Ну-ка ответь мне, нравится тебе на земле в этой грязной шкуре со свалявшейся шерстью шляться по пустыням и степям и таскать на спине проходимцев вроде меня?

Но верблюд так ничего и не ответил – то ли не захотел, то ли был самым обыкновенным верблюдом.

Во дворе валялись пустые канистры и мешки. Красный военный плащ, изорванный в клочья. Один башмак, явно военный и явно римский. Бронешлем без ремешков, сломанные пустые ножны от прямого меча, комья грязных тряпок, когда-то несомненно белых… Несколько пластиковых бутылок. Сломанный нож, несколько пустых гильз, пачка из-под табачных палочек…

– Смотри! – крикнул проводник, останавливаясь посреди двора.