Боги ушли, твари остались

Первые сводки с фронтов и голос Левитана из радиоточки Аделия услышала в кабинете следователя, где велась её психологическая обработка перед засылкой в Германию. Тогда и вспомнила слова Лиды Померанец: «На воле сейчас хуже, чем здесь».

— У меня есть план, чтобы избавить вас от себя, — продолжил Франц — ты договариваешься с Альфредом, и мы устраиваем аварию. Ты остаешься жива, а я якобы сгораю в машине. После чего Альфред помогает мне перебраться в Швейцарию. Дальше поступай, как знаешь.

— Альфред согласится?

— Если всё еще любит, то с удовольствием. Только организацию возьму в свои руки, чтобы по-настоящему не грохнули.

— А что доложишь Центру?

— Мертвые не докладывают.

— А как же война? Долг? Родина?

— Мой последний долг — внедрить агента «Литораль» — Аделию Шранц в гитлеровскую элиту. Его я выполню. Центр знает, что послал меня на смерть. Значит, всё по правилам.

— Мне-то как дальше?

— Если выживешь, они тебя сами найдут. Только не советую сдавать меня. Погиб, и точка.

— Решил отсидеться в Швейцарии?

— Заслужил.

Этот диалог разительно отличался от тех разговоров, которые велись с ней в кабинетах под неусыпными взглядами портретов то Дзержинского, то Сталина. В них упор делался на долг перед коммунистической родиной, перед советским народом. Там никто не думал о себе, о личном благополучии, твердили только о решительной схватке с врагом. Во всяком случае, так казалось Аделии. А Франц не скрывает, что разведка — всего лишь опасная работа.

— А что будешь делать, когда закончится война?

— Надеюсь прожить другую жизнь.

— Понимаю…

Аделия снова вспомнила Лиду Померанец. Та учила её, как надо выживать. «Если оказалась в лагере, представь, что тебе доверили роль осужденной. Ты должна сыграть её как можно правдивее и честнее. Это не ты совершаешь гнусные неправедные поступки, без которых не выжить, а то другое твоё “я”, которое сейчас стало заключённой. Тебе не нужно переживать, страдать, мучиться. Пусть то, другое твоё “я”, доказывает окружающим, как ты здорово притворяешься. Когда тебя насиловали, нужно было не орать и биться в истерике, а помнить, что есть еще одно “я”, остающееся чистым и нетронутым. А роль изнасилованной играть со страстью, с удовольствием от того, что она тебе удается. Тогда ничего трагического не ощутила бы. И кровью не залилась бы…»

К удивлению Аделии, Франц сейчас рассуждал точно так же.

— Ты знаешь учителя танца, который выбрал путь хитреца? — процитировала она Лиду Померанец.

— О чём ты?

— О нём…

— Что-то новенькое. Откуда?

— В лагере рассказали.

— А… — пренебрежительно отозвался Франц, — выброси из головы всякую чепуху. Чтобы наши пути разошлись, мы сначала должны взяться крепко за руки и пройти по одной жердочке над пропастью.

До этого разговора Аделия ни разу не задумывалась о судьбе Франца. Он был для неё представителем Центра, начальником, охранником, хозяином её жизни. Но как только она приняла решение самой распорядиться собственной судьбой, Франц превратился в обычного человека со своими шкурными интересами. Такого она не могла не пожалеть. Одно дело, если он погибнет за родину, а совсем другое, если из-за неё. Такой грех на душу Аделия брать не собиралась.

— Только сам договорись с Альфредом, — согласилась она.

— Если до этого дойдет. Всё зависит от тебя, вернее, от силы вашей любви.

— Не надо об этом.

— Извини, молчу, — Франц налег на вёсла и развернул лодку назад к стоянке…

…Альфред вышел из зала сразу после окончания долгой занудной речи Бормана. Ему было не до великих исторических задач рейха. В вестибюле отеля встретил своих приятелей — Генриха Гофмана и Бенно фон Арента. Оба уже успели приложиться к фляжке, всегда сопровождавшей Гофмана в его кофре для фотоаппаратуры. Бенно отвечал за декорирование зала символикой партии, а Генрих, которого друзья называли «профессор», следил, чтобы съёмка проводилась во всех утверждённых ракурсах.

Никто из них не желал продолжать мучиться от жары в переполненном зале. Альфред собирался ехать домой, но вдруг почувствовал, что боится остаться наедине со своими мыслями и переживаниями. Поэтому с готовностью откликнулся на предложение профессора отправиться к нему в фотоателье, куда уже приглашены молоденькие фрау и где дожидается привезенный из Парижа ящик арманьяка.

С тех пор как Гофману был предоставлен целый институт, он превратил своё ателье в место отдыха с друзьями. Альфред познакомился с Генрихом, благодаря Герингу, попросившему личного фотографа Гитлера сделать несколько фотопортретов лучших асов люфтваффе. Они сразу нашли общий язык. Гофман вёл богемный образ жизни. Любил повеселиться в компании девушек. А на Альфреда они вешались сами.

Нынешняя встреча ничем не отличалась от предыдущих оргий. Но на этот раз Альфред налегал исключительно на арманьяк.

— Что с тобой? — спросил Бенно, выйдя из-за ширмы, за которой еще недавно раздавались женские стоны.

— Не тянет.

— Заболел?

— Хуже…

— Влюбился? — сочувственно предположил Бенно.

— Похоже…