Боги выбирают сильных

— Глупец!.. Какой же ты глупец, ревнивый эгоист! Корнелий никогда меня не выпустит с тобой!

— Оставь же наконец Корнелия! Он скоро ничего не будет значить, и ты сама…

— На что, несчастный, намекаешь ты?! По-твоему, мне нужно стать первым министром только для того, чтобы подписать себе разрешение на вылет в Киферополь, к любовнику?! В жизни не слышала большей глупости! О, где тот Марсий, мудрый, чуткий, сильный, которого любила я?

Верни его мне, ты, укравший его облик!

— Он раскрыл глаза, твой бывший Марсий.

— Он ослеп!

— Возможно. Сияние богини ослепило его. Нам, смертным, опасно жить рядом с богиней. Прощай, великая богиня…

— Довольно! Мне надоело это слушать, все эти бессчетные восторги, какая я великая богиня, и умная, и смелая, красивая, само собой… и еще девятьсот девяносто девять превосходных эпитетов! От слишком частого употребления эти комплименты обращаются в оскорбления. Я терплю их, но они мне не нужны. Еще Платон сказал: «Редкое ценно»! Я не богиня, я просто женщина, я знаю, в чем мой долг и где моя любовь. Мой долг — служение державе, моя любовь — ты, Марсий! Останься, я все тебе объясню, и ты поймешь меня.

— С другими упражняйся в красноречии, таких еще немало, счастливых обмануться; с меня довольно твоей лжи!

— Тебя определенно подменили. А я надеялась, из Сиренаики вернется Марсий, который будет мне опорой; я, между прочим, ему хочу отдать пост военного министра.

— Мне?

— Марсию Милиссину. Моему воинственному Марсу, которого я люблю.

— Который проиграл нарбоннскую войну?

— Который ее выиграл и получил за это орден Фортуната.

— Я легат, а военный министр должен быть проэдром или, по меньшей мере, префектом.

— Ты будешь префектом, а затем и проэдром. Не такие чудеса случаются. Медея…

— Я не твоя Медея!

— Ну разумеется! Ты — Марсий! Имя, зовущее на бой!

— Мне нет тридцати.

— И что же? Сам первый министр будет младше тебя. Довольно нам геронтократов. Шестидесятилетних — в воду! [112]Власть — молодым и сильным!

— Ты это серьезно?

— Вполне. Мне не придется убеждать Божественного Виктора тебя назначить — он сразу согласится. Ты родовит, талантлив, популярен — какой еще министр нужен? Любовь моя, останься, мы будем править вместе: ты — армией, а я — страной!

— Смешно мне слушать твои речи. Ты говоришь со мной, как будто я страдаю амнезией! Мне ли не знать, кто в самом деле будет править? Когда в Нарбоннии я воевал, ты разве что флажки на картах не передвигала.

Тебе бы орден Фортуната дать, как главному военачальнику!

— Я обещаю, в чисто военные проблемы вмешиваться не буду. Чего еще ты хочешь от меня?

— Пойми ты наконец простую вещь, София: мне больше ничего не нужно от тебя! Это тебе, неугомонной, все время что-то нужно от других.

Вот ты придумала меня назначить… и снова по себе людей считаешь! Ты, что же, полагаешь, я прельщусь и тотчас стану прежним Марсом? Нет, я — не ты, власть для меня не самое святое в жизни! Она меня предупреждала, кто ты есть, я ей не внял… бедная мама! Я уезжаю с ней; пока не вылечится — не вернусь обратно… а может, насовсем останусь в Киферее.

— Прошу тебя, не уезжай! Я, в доказательство моей любви, тебе ребенка принесу…

— Ну все, довольно! Второй раз на эту удочку меня не словишь!

— У тебя нет сердца! Не знаешь ты, что мать переживает, потерявшая ребенка!

— Не потеряла ты ребенка нашего — его ты в жертву принесла в своей игре за власть. Утешься тем, что жертва не напрасной оказалась!

— …

— Ты снова лжешь. Я знаю правду. Ребенка не было. Ты вытравила его, потому что он мешал. Ребенок — средство обуздать меня, не цель твоя. Ты не можешь быть матерью, ты можешь только править! Другие пусть творят детей — ты правь, римлянка! [113]

— Безумец, безумец, сам себя не слышишь! И ничего не знаешь!

— Я многое бы мог тебе сказать, богиня, и ты бы поняла, как много знаю я. Мог бы устроить так, чтоб и другие знали. Они бы ужаснулись, какое чудо жаждет править ими. Но я не стану. Не буду тебе мстить. Как ты сама себе мстишь, я не сумею. И никто не сумеет. Оставь меня, и я тебя оставлю. Обоим нам урок.

— Остерегись, злосчастный! Ни разу я, Юстинов дочь, не унижалась перед кем-то, как сегодня. Прошла я сквозь Кавдинское ущелье, тебя я умоляла, привыкшая не умолять, а брать. Тебе бы следовало знать, узколобый самнит: я получаю все, чего хочу, каких бы средств и сил это ни стоило! И горе всякому, кто перейдет дорогу мне! Найду я средства, как угомонить любого!

— Вот и явилась в истинном величии богиня! Ты вся в этом: сперва оливковый венец; не помогло — так значит, кнут! Напрасно ухищряешься.

Я не боюсь тебя, великомощную. Мне, побывавшему под стрелами и под судом, в объятиях смертельных джунглей, и все твоими милостями, перуны не страшны.

— О, ты болен тяжелее, чем я думала, упавший с пьедестала бог, не видишь дальше собственного носа!

— Не делай из меня врага, София. Мать, сестра и дочь — последнее, что у меня осталось. Не трогай их! Ты поняла?