Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»

Пишите мне чаще, умоляю; письма ваши – единственное мое утешение, я очень грущу. Знаете ли, как хочу и как боюсь вернуться в Тригорское. – Но я предпочитаю ссориться с вами, нежели оставаться здесь. Места эти до крайности пошлы, и надо сознаться, что среди уланов Анреп – это ещё самый лучший, а в общем весь полк немногого стóит, да и здешний воздух для меня не здоров, так как я вечно болею. Боже! когда же я увижу вас?» (фр.)

А.Н. Вульф – Пушкину

11 сентября 1826 г. Петербург

«Что сказать вам и с чего начать моё письмо? А вместе с тем я чувствую такую потребность написать вам, что не в состоянии слушаться ни размышлений, ни благоразумия. Я словно переродилась, получив известие о доносе на вас. Творец небесный, что же с вами будет. Ах! если бы я могла спасти вас ценою собственной жизни, с какой радостью я бы пожертвовала ею и вместо великой награды я попросила бы у неба лишь возможности увидеть вас на мгновенье, прежде чем умереть.

Вы не можете себе представить, в какой тревоге я нахожусь – не знать, что с вами, ужасно; никогда я так душевно не мучилась, а вместе с тем, судите сами, я должна через два дня уехать, не зная о вас ничего верного. Нет, за всю мою жизнь не переживала я ничего более ужасного – не знаю, как я не сошла от всего этого с ума. А я то надеялась наконец увидеть вас в ближайшие дни! Подумайте, каким неожиданным ударом должно было быть для меня известие о вашем отъезде в Москву! Однако, дойдёт ли до вас это письмо, и где оно застанет вас? – вот вопросы, на которые никто не может дать ответ. Вы, может быть, сочтёте, что я поступаю очень плохо тем, что пишу вам – я и сама думаю то же, но не могу лишить себя этого единственного утешения, мне остающегося. Я пишу вам через Вяземского; он не знает от кого письмо, и поклялся сжечь его, если не сможет передать его вам. Да и доставит ли оно вам радость? – быть может вы очень изменились за эти несколько месяцев – возможно, что оно покажется вам даже неуместным, – признаюсь, эта мысль для меня ужасна, но сейчас я не в силах думать ни о чем, кроме опасности, которой вы подвергаетесь, и пренебрегаю всякими другими соображениями. Если это вам возможно, напишите мне хоть словечко в ответ. Дельвиг собирался было написать вам вместе со мною длинное письмо, чтобы просить вас быть осмотрительным!! – Очень боюсь, что вы держались не так. – Боже, как я была бы счастлива узнать, что вас простили, – пусть даже ценою того, что никогда больше не увижу вас, хотя это условие страшит меня как смерть. На этот раз вы не скажете, что это письмо остроумно, в нём нет здравого смысла, и всё же посылаю вам таким, каково оно есть. Как это поистине страшно оказаться каторжником!

Прощайте, какое счастье, если всё кончится хорошо, в противном случае, не знаю, что со мной станется. Я очень скомпрометировала себя вчера, когда узнала эту ужасную новость, а несколькими часами раньше я была в театре и лорнировала кн. Вяземского, чтобы иметь возможность рассказать вам о нём по возвращении! Мне надо бы ещё многое сказать вам, но нынче я наговорю слишком много или слишком мало, и думаю, что кончу тем, что разорву своё письмо.

11 сентября.

Кузина моя Аннета Керн живейшим образом интересуется вашей участью. Мы говорим только о вас: она одна понимает меня, и только с ней я плачу. Мне так трудно притвориться, а я вынуждена представляться весёлою, когда душа у меня разрывается. Нетти тоже очень обеспокоена вашей судьбой. Да спасёт и охранит вас небо! – Подумайте, что буду чувствовать по приезде в Тригорское. Какая пустота и какая мука! Все будет напоминать мне о вас, а я то думала с совсем другим чувством подъезжать к этим местам; Тригорское стало мне дорого, я рассчитывала опять найти там для себя жизнь, как не терпелось мне вернуться туда, а теперь я найду там только мучительные воспоминания. Зачем я уехала оттуда? Увы! Однако я слишком много говорю вам о своих чувствах. Пора кончать. Прощайте! Сохраните для меня капельку приязни: то, что я чувствую к вам, заслуживает этого.

Боже, если бы мне довелось увидеть вас довольным и счастливым!» (фр.)

Анна Николаевна, узнав в Петербурге о внезапном отъезде Пушкина из Михайловского в сопровождении фельдъегеря, была смертельно напугана. Тревожились все обитатели Тригорского и Михайловского: от крепостных, печалившихся о судьбе доброго барина, до друзей и поклонниц поэта, опасавшихся чуть ли не грозившей ему сибирской каторги.

А.Н. Вульф с припиской А.П. Керн – Пушкину

16 сентября 1826 г. Петербург