«Вот тебе новость. Кн. Долгорукой не женится на Ушаковой. Ему отказали; но причины отказа мне не совсем известны. Говорят, будто отец Ушаков кое-что узнал о нём невыгодное. Невеста и бывший жених в горе… Жаль бедной девицы и жаль, что родители её поступили в сем случае неосторожно и позволили дочери обходиться с женихом слишком ласково».
Какие сведения раздобыл Пушкин, порочащие достоинство и честь жениха, история умалчивает, но поэт достиг желаемого – в руке Екатерины князю было отказано. Можно было спокойно вздохнуть… и продолжить как ни в чем не бывало посещения ушаковского дома на Пресне. Иногда до трёх раз в день! Вновь возобновились игривые ухаживания (в том числе и за младшей, Елизаветой), дружеская пикировка, рисунки в альбомах сестёр, памятные подарки. Екатерине, накануне её дня рождения (третьего апреля 1829 года ей исполнялось двадцать лет) поэт преподносит только что увидевшую свет его новую поэму «Полтава». Подписывает: «Екатерине Николаевне Ушаковой от Пушкина». Ставит дату – «1 апреля» – и подчеркивает её, надо полагать, отнюдь не случайно.
В тот же первоапрельский день, день веселья и розыгрышей, поэт запечатлел на альбомной странице Катеньку в полный рост, с обернутым вкруг шеи длинным шарфом (видимо, Екатерина Николаевна к шарфам питала особое пристрастие), с лорнеткой в руке. И снабдил рисунок поэтической строчкой: «Трудясь над образом прелестной У<шаковой>…» Возможно, трудились над портретом сообща и Екатерина, и Пушкин – слишком характерны оба рисовальщика.
Всё было почти так же, как и той прежней счастливой весной. Казалось, мир и покой вновь воцарились в растревоженной душе Катеньки. Но испытания для нее только начинались, и не дано было юной Сивилле предсказать ход дальнейших событий…
Почти одновременно – в тот же месяц и в тот же год! – Пушкин переступил заветный порог дома на Большой Никитской. Но какие удивительные превращения происходят вдруг с самим поэтом: остроумный, веселый, непринужденный – в семействе Ушаковых; робкий, даже застенчивый – в гостях у Гончаровых!
Штурм неприступной крепости
Две избранницы, две очаровательные московские барышни непостижимым образом (и довольно долго!) сосуществуют в сердце поэта. Но мира быть не могло. Сёстры Ушаковы – против сестёр Гончаровых, вернее, против одной, младшей Наталии. Война была объявлена.
Свидетелем тех давних баталий стал альбом Елизаветы Ушаковой, счастливо сохранившийся до наших дней. О его значимости судили уже приятели поэта. «Альбом, в котором заключаются стихи Пушкина, есть драгоценность, и он же должен быть сохранен, как памятник того золотого времени, когда у девиц были альбомы», – полагал поэт Николай Языков ещё в 1846 году. Да и остроумец дядюшка Василий Львович именовал альбом «памятником души». Лёгкая салонная игра свершила, казалось бы, невозможное: светская беседа, что давным-давно звучала в гостиной, застыла на альбомных страницах…
Каким только нападкам не подвергалась бедная Натали, как только не высмеивали её сестрицы Ушаковы, дав волю своим злым язычкам! Один из рисунков в альбоме (кто был его автором – Катерина или Лиза, уже не узнать) запечатлел Натали в весьма комичном виде: с носовым платочком в руке, в каких-то несуразных туфлях, стоящей в луже слёз. Рисунок сопровождался целым «монологом» от имени плачущей «героини»:
«Как вы жестоки. Мне в едаких башмаках нельзя ходить, они мне слишком узки, жмут ноги. Мозоли будут».
Намёк более чем прозрачный: туфельки малы, и Золушке не бывать принцессой. Сестры подсмеивались над Натали вовсе не дружески – нужно же было найти хоть один изъян в «первой московской красавице». И удар был направлен с меткостью снайпера – в самую чувствительную, болевую точку поэта, известного своей слабостью к маленькой женской ножке.
Небольшое отступление. Свадебные туфельки Натали хранятся ныне в Петербурге, в доме на Мойке. На их узеньких следах различима цифра «4», что соответствует современному тридцать седьмому размеру. И, бесспорно, ножка юной красавицы полностью гармонировала с её, по тем временам высоким, ростом!
На рисунке изображены и тянущиеся к Натали руки с длинными хищными ногтями (известна любовь Александра Сергеевича к длинным ногтям). В левой руке, с тщательно выписанным огромным перстнем («визиткой» поэта!) – письмо барышне. Под рисунком надпись: «Карс! Карс, брать, брать, Карс!»