Богини славянского мира

Возводила самовила,
Возводила стройный терем,
Между небом и землею
Возводила, в черных тучах.
Как она столбы вбивала,
Что ни столб – юнак пригожий,
Как закладывала стены,
Бревна – девы-белолички,
Как стропила городила —
Черноглазые молодки.
Крыла кровлю, но не тесом,
А младенцами грудными,
А старушки в белых юбках
Стали кольями ограды,
А дверными косяками —
Старцы с белой бородою.
Но семидесьти младенцев
Недостало самодиве,
Чтобы свой достроить терем.
И послала самовила,
В Прасково наказ послала,
В Прасково наказ крестьянам:
«Дайте, прасковцы, мне выбрать
В людных селах придунайских
Семьдесят грудных младенцев,
Чтобы свой достроить терем!»⁹²¹

Как отмечает Н.М. Гальковский, у западных славян с вилами соединялось представление о чем-то дурном и позорном: чеш. vila – «сумасшедший», vilny – «сладострастный, распутный», польск. wila – «сумасшедший, глупец»; в польском фольклоре вилами были души красивых девушек, которым за их грехи суждено вечно носиться между небом и землей. Само слово вила, по мнению А.Н. Веселовского, происходит от и.-е. uel – «гибнуть». Сербские сказания рисуют вил не только пряхами, но они также мечут смертоносные стрелы, отравляют источники, насылают на людей болезни и отнимают у них разум.

Примерно так, как и валькирий, описывает славянскую деву-воительницу видение чешского князя Пршемысла, предрекавшее ему тяготы в грядущей Девичьей войне: «И вот в зареве пожара узрел я девушку. Из-под шлема спадали у нее длинные волосы; в одной руке держала она меч, в другой – чашу. На земле лежали в крови и во прахе убитые мужчины. Как безумная, металась девушка и попирала мертвых ногами. Затем набрала она крови полную чашу и, подобно хищному зверю, с неистовой жадностью стала пить ее»⁹²². Характеризуя общие черты женских персонажей славянской «низшей» мифологии, Л.Н. Виноградова и С.М. Толстая отмечают: «Общими для всех является лишь склонность заманивать, увлекать людей (особенно выраженная у русалки), способность насылать болезни и порчу (наименее свойственная русалке), похищать людей, губить, умерщвлять человека разными специфическими для каждого мифологического персонажа способами (русалка – топит, душит, щекочет до смерти и т. п.; богинка – топит, сбрасывает с моста, отрывает голову, выпивает кровь, убивает вальками и т. п.; самодива – стреляет из лука, сбивает вихрем, насылает болезни и т. п.; вила – убивает взглядом, выпивает сердце ребенка и т. п.)»⁹²³.

В уже упомянутой русской сказке «Василиса Прекрасная» баба-яга «никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят», а «избушка яги-бабы» описывается так: «забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо дверей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка – рот с острыми зубами»⁹²⁴. В другой русской сказке «Марья Моревна» баба-яга живет в тридесятом царстве, за огненной рекой – границей, отделяющей мир живых от мира мертвых. Возле ее дома двенадцать шестов, на одиннадцати шестах по человеческой голове, а последний, незанятый, предназначается для головы Ивана-царевича, если он не устережет принадлежащих яге кобыл. Во многих восточнославянских сказках дом бабы-яги «тыном огороженный, на каждой тычине – по голове». О том, что под этими ужасающими мифологическими персонажами при всем их преувеличении имелась реальная основа, свидетельствует упоминание ангела смерти и ее дочерей ибн-Фадланом еще в Х в.