Богини славянского мира

«Житие князя Константина Муромского», прославляя победу христианства, отмечает: «О тѣмъ же престаша отцы дѣтей закалати на жертву бѣсомъ и сквернаго Моамеда пророкомъ называть, рѣкамъ и езеромъ требы класти…»⁹³⁴ Если исключить почитание Магомета, в чем автор жития совершенно безосновательно обвинил язычников, то упоминание принесения детей в жертву непосредственно соседствует с почитанием рек и озер, ассоциировавшихся, как показано выше, именно с женским началом. Атмосферу эпохи матриархата, когда порождающее материнское начало стало восприниматься как смертельно опасное и даже вампирическое явление, доносит до нас заговор от материнского гнева: «Загневилась моя родимая матушка, ломала мне кости, счипала мое тело, топтала меня в ногах, пила мою кровь»⁹³⁵. Ужасающей трансформации подвергся не один только материнский инстинкт. В одной песне описывается ужасная месть девушки оставившему ее возлюбленному:

Уж естьу меня
Да два брата родных,
Я велю тебя поймать,
Велю тебя потерять.
Я из мяса твоего
Пирогов напеку,
А из сала твоего
Я и свеч налью,
Из буйной головы
Чашу выделаю,
Из ясных очей,
Да две чарочки,
Из костей же твоих
Я кровать смощу.
Созову я гостей,
Красных девиц вседушей,
Загадаю им загадку,
Не хитру, не мудру,
Не хитру, не мудру,
Не отгадливу:
«Уж что таково?
Я на милом сижу,
И я милым подношу,
Милым подчиваю,
Ах мил передо мною
Свечою горит?»⁹³⁶

Даже вне зависимости от того, происходили ли такие каннибальские пиршества в действительности, эта песня наглядно показывает, до чего могло дойти омраченное женское сознание в условиях безнаказанности.

Следует иметь в виду, что почти все эти исторически зафиксированные примеры имели место уже в эпоху патриархата, когда женщин поневоле сдерживала главенствующая роль мужчин как в обществе, так и в сфере религиозно-этических представлений. Что же было в эпоху господства матриархата, когда в руках у женщин находилась власть, как в обществе, так и в религиозной сфере и отсутствовали какие-либо сдерживающие их ограничения? Очевидно, что в период господства полуобезумевших жриц, особенно в период обострения у них психических расстройств, в обществе царил ужас, которому, как казалось, не будет конца.

Отечественная фольклорная традиция описывает это как кромешную тьму. Так, например, в сказке про Ивана Попялова говорится: «В том царстве, где жив Иван, не было дня, а все ночь; ета зрабив змей», а когда «убили таго змея, взяли змееву галаву, и, пришовши к яго хате, яны (братья-змееборцы. – М.С.) разламили галову – и став белый свет па всяму царству»⁹³⁷. В белорусской сказке «Удовин сын» главный герой, узнав, что в погоню за ним собирается мать змеев, выпускает на небо солнце, месяц и звезды: «А то на сто восемдзесят годов было затменiе, што ня видзев нихто ни сонца, ни месика у вочи, затым што Чудо-Юда зняв их з неба и завладав»⁹³⁸. Таким образом, власть змея и, соответственно, всевластие жриц воспринимались народным сознанием как тотальная тьма, причем ее исключительная продолжительность свидетельствует, что здесь имелась в виду тьма не только физическая, но и духовная. Однако устремленный к свету дух наших предков не хотел жить во тьме и в конце концов героическое мужское начало восстало против этой клики злобных фурий. Пришедший Герой сразил змея, этого зримого символа власти жриц. Однако в целом ряде отечественных преданий говорится, что после этого за ним в погоню пускается мать змеев, гигантский вид которой наводит ужас. С этой темной ипостасью Великой богини невозможно сражаться, и пустившийся в бегство Герой находит от нее спасение в кузнице божественного кузнеца. И только небесный бог оказался способен обуздать стремящееся поглотить людей темное женское начало, но это была уже другая история.

Заключение