Богиня песков

Все покатились со смеху – не потому, что что-то понимали о времени и могли понять слишком мудреные слова, а потому, что спорщицы выглядели точь-в-точь как два мудреца из бесконечных историй. Эн в смущении спряталась за спины друзей.

– А ко мне тоже пришло И-ти – сказал вдруг Сэхра, ни к кому не обращаясь. Пришло и говорит – я понимаю тебя. У меня вышло тебе солгать. Отчаявшийся – выживет, если сможет побороть отчаяние. Только предавший себя не выживает. Хорошо, что ты сам себе не предатель.

Сэиланн думала о Сэхра.

Когда он первый раз привел ей своих учеников и остался жить при колодце у замка, было похоже, что он смеется над ней. Он не уважал ее, в грош не ставил ее ум, ее решения и ее положение – и из-за чего? Из-за того, что дети тогда ее боялись! Смешно. Ее тогда боялись все дети, которых она видела. Кроме учениц. С ученицами она разговаривала.

Сейчас он был не таким злым. А ведь злой, злой! Сэиланн запрыгала на одной ноге. Злой! То ехидное слово ей скажет, то посмотрит тяжело. Как будто она нанесла ему тяжкую обиду, а потом заснула и забыла.

Или, может быть, это сделал кто-то другой? Он говорит с ней так, как будто за ее спиной кто-то стоит. А она за них за всех отвечает… Ох… Тяжелый. Тяжелый… Тяжелый камень у него на сердце!

Если так, то можно успокоиться. И Сэиланн успокоилась, потому что вспомнила, сколько раз ей причиняли зло другие люди. Если уж так думать, как иногда говорит ей Сэхра, то нужно жечь всех, кто движется. Просто потому, что они люди.

А вечером Сэхра спросил Сэиланн:

– Можешь ли ты представить себе море?

– Что такое море? – удивилась богиня.

– Ммм… Пространство, которое может вместить многое. Вода, которой нет края. То, что невозможно скрутить или сломать.

– Тогда пустыня – это море. Только не вода. И я – это море. А все остальное – можно! – сказала Сэиланн.

Он посмотрел на нее и засмеялся.

И она проникла в его мысли и поняла, что на нее сэх не держит зла. Но что за глупые бывают загадки! Несмешные загадки.

Тяжелый камень, который не в силах поднять богиня, обнаружился там, где меньше всего ждали.

Камень лежал, заметенный песком, среди желтоватых стен. Он был хорошо виден, но никому не давался в руки.

Он говорил, но говорил с одной Сэиланн, язвительно и непокорно, и был чем-то похож на Сэхра. В ее снах он был даже больше ее.

Надо будет учиться у него, думала она. Надо будет еще и у Сэхра опять учиться.

56

Поэт пришел в себя у самой соленой воды.

Он лежал на песке, закинув руки за голову, и не торопился открыть глаза. Первым просыпается слух, затем – осязание, затем – зрение, но первым, как это ни печально, просыпается тот компас, который помогает птицам найти гнездо. И еще слова.

«Са-ма-я со-ле-на-я во-да…»

Ты еще не ожил, а уже складываешь буквы в слова – шепнул насмешливый голос. «Весточка от твоего нелюбимого бога?»

Голова отчаянно кружилась, как будто он падал с большой высоты. Мир постепенно прояснялся – вот восход, вот закат, а где же полночь и полдень?

Значит, я перелетел море, как странствующий ветер?

Одежда на нем была та же, и море запахло кровью.

Накатила память, и он захлебнулся, пережидая.

Все ясно. Они убили его, его и меня. Я не смог отомстить. Я поминал белую богиню, золотую богиню, ту, о которой ему писали. И я о ней писал. Как всегда бывает с книгочеями, нас погубила политика. Благодарю вас, дорогой друг, моей жизни вы придавали смысл… Смысла стало слишком много. Благодарю вас.

Хотелось снова оказаться там же, успеть, хотя бы подставить ногу убийце, выбить из рук проклятый бокал…

Благодарю вас.

Песок под ним был теплым, а там, где отпечатался оплавленный след от руки, образовался небольшой кратер, в котором блестели белые песчинки. Каждая из них впитывала свет.

Может быть, если я буду долго лежать – думал он, – меня унесет прилив, и я приплыву обратно. Приплыву через десять лет, скелетом, привязанным какими-то шутниками к верхнему плавнику Глубинной Смерти. Когда она войдет в пролив и просунет свою зубастую пасть в ворота бухты, начнется паника, стрельба и толкотня, и погибнут невинные, но я уже этого не увижу. Какие, однако, глупые фантазии у меня, дорогой покойный друг.

Когда-нибудь я все-таки должен перестать умирать.

Волны подкатывались все ближе. Поэт лежал и слушал приближающийся шум.

По песку зашелестели шаги.

– Смотрите, тут человек! – крикнул кто-то голосом, похожим на голос моря.

– Человек… Человек… подхватили остальные, и поэт опять закрыл глаза, растворяясь в звуке.

– Перережьте мне горло. Мне нужно попасть обратно… – хотел сказать он, но гомон и звук шагов заглушили его слова. Где-то над небом, таким синим, какого не бывает нигде, кричали птицы, которых он никогда не видел. – Перережьте мне горло…

Потом, там, куда его принесли, его спросили:

– Как тебя зовут?

Он хотел опять сказать «Четвертый», но в горле пересохло, и получилось только: «Чет»…

– Запиши – Чет – повторил кто-то. – А теперь отстань от него, потом поговорите. Ему плохо.

Когда Чет пришел в себя, с ним действительно поговорили.

В этот раз мир был благосклоннее к нему, чем когда бы то ни было.