Я тот самый мужчина, что сидит напротив тебя,
И, будучи так близко к тебе, слушает твою нежную речь,
И смеется от любви – того чувства, что заставляет
Трепетать сердце в моей груди.
Когда легкий вечерний ветерок унес вдаль последнюю ноту, Памела осторожно, одним пальцем погладила руку Аполлона, все еще лежавшую на струнах арфы.
– Ты сам это сочинил?
Он улыбнулся и взял ее ладонь в свои.
– Нет. Это написала Сафо. Она была греческой поэтессой и страстно любила женщин. Я позаимствовал у нее слова. Она обладала весьма едким чувством юмора и острым умом. Думаю, наш случай показался бы ей забавным и вдохновляющим, и уверен, она не стала бы возражать против того, что я кое-что изменил в ее речитативе.
– Это было прекрасно. Твой голос… – Памела помолчала, пытаясь найти слова, способные описать то, что она слышала. – Твой голос как полузабытая мечта. Нечто слишком фантастичное, чтобы быть реальным.
– Но это реально. И я сам реален.
Аполлон привлек Памелу к себе. Она неохотно подчинилась, и он обнял ее за талию. Аполлон изголодался по ее вкусу, по ощущению ее кожи, но она была такой напряженной и неподатливой, что ему пришлось удовлетвориться почти целомудренным поцелуем – сначала в губы, потом в щеку. Наконец она расслабилась настолько, что опустила голову на его плечо, и он вдохнул чистый запах ее волос. Но когда он наклонил голову, чтобы снова поцеловать ее, Памела вскинула руку и прижала пальцы к его губам.
– Я хочу тебя попросить: дай мне время, – сказала она.
– Время?
– Мне нужно подумать о том, что произошло между нами, а я не в состоянии думать, когда ты прикасаешься ко мне и целуешь. Вот я и прошу тебя дать какое-то время на размышления. Можешь ты это сделать для меня?
Аполлону хотелось сказать «нет», отшвырнуть арфу подальше, подхватить Памелу на руки и медленно и страстно ласкать ее, пока она вообще не лишится дара мысли. Он знал, что смог бы убедить ее прямо сейчас отдаться ему; он ощущал желание в ее теле, тянувшемся к его телу, видел страсть в ярком взгляде, устремленном на него. Он знал, что в Памеле тлеет страсть, и знал, как разжечь ее. Но что потом? Утром она может снова уйти от него. А он хотел, чтобы она пришла к нему по своей воле, без последующих утренних сожалений.
Аполлон выпустил ее из объятий. И вместо того чтобы снова попытаться поцеловать ее, он лишь отвел в сторону короткую прядь темных волос, как всегда упавшую ей на лоб.
– Да, я дам тебе время подумать.
Он грустно улыбнулся, поцеловал ей руку и медленно ушел с террасы. Один.
Глава двадцать пятая
Звонок бойкой молодой леди, сообщившей, что завтрак будет подан на террасе в восемь пятнадцать, прозвучал в половине восьмого, и это показалось Памеле уж слишком ранним пробуждением. Но какого черта, что с ней происходит? Обычно она просыпалась перед рассветом. Для нее проспать до половины восьмого было излишеством. Но этим утром она терла глаза и чувствовала себя совершенно невыспавшейся; ей хотелось свернуться клубочком под одеялом и продремать еще пару часов.
Конечно, в этом был виноват Аполлон. Она ведь знала, что бог света спит один-одинешенек в соседней комнате, и от этого почти всю ночь вертелась с боку на бок. Да еще этот его проклятый мелодичный голос… Он, казалось, так и звучал в голове. А его прикосновение… Каждый раз, когда Памела закрывала глаза, она ощущала его губы на своих губах. Похоже, никакого значения не имело, что сейчас он был лишен своей бессмертной силы. От касания его рук в Памеле вспыхивали свет и пламя, она обливалась потом и…
Черт побери, черт побери! Ей действительно надо что-то делать со своими гормонами. Памела еще раз потерла глаза и напомнила себе, что Эдди, наверное, уже ждет их всех за столом с превосходным кофе.
Тут Памела вспомнила еще кое-что. Она была уверена, что слышала голоса Эдди и Артемиды; они хихикали, возвращаясь в дом ровно в два часа ночи. Возможно, они даже занялись сексом, но о такой непристойности и думать не хотелось. Неужели Артемида способна на такое? Разве не предполагалось, что она богиня-девственница? Памела подумала о ее более чем эротическом выступлении в шоу «Зуманити» и о том, как сексуально Артемида двигалась и говорила… Она выглядела такой же девственницей, как Мадонна (певица Мадонна, а не та, другая), то есть как полная противоположность одинокой, нетронутой и недостижимой богине.