Богоявленское. Том 2. Смута

Слова Садилека прозвучали так убедительно, а взгляд был так светел, что Митька ничего не стал спрашивать. Он посмотрел на поседевшего и казавшегося сильно уставшим Марка Вацлавича, и невообразимая жалость к нему наполнила Митькино сердце. Он задумался, а легко ли было ему самому все эти годы? И, где он их провёл, в тёплой постели или промёрзлом подвале, на самом дне этой жизни? Имеет ли он, Митька, право судить его? И за эти несколько минут, Митька простил Марку Вацлавичу все свои обиды, копившиеся годами.

– Ты с фронта, сынок? – участливо спросил Марк Вацлавич.

Митька утвердительно кивнул в ответ.

– Ранен?

– Так, задело трошке, – нехотя ответил, не привыкший жаловаться Митька.

– И куда же теперь?

– Как куда? – удивился Митька. – Двадцать седьмая пехотная дивизия, третий армейский корпус, вот моя приписка.

– Да, – негромко стукнул стаканом по столу Марк Вацлавич. – По всей стране идут массовые мобилизации в армию. Только из Воронежской губернии призвано почти четыреста тысяч человек, а ведь это почитай половина трудоспособного мужского населения. И кто же, спрашивается, работать будет, сеять, пахать?

– Ну, Марк Вацлавич, скажешь тоже, – усмехнулся Митька. – А воевать, что же, бабам да ребятишкам?

– А ты знаешь, Митюха, что на заводах и фабриках, тех, что нынче выполняют заказы… – забыв слово, замялся Васька. – Как это, Марк Вацлавич?

– Военного ведомства, – уточнил Садилек.

– Вот, военного ведомства, – продолжил говорить Васька. – Тепереча вводятся сверхурочные работы. И работы энти не оплачиваются дополнительно.

– Что же, известное дело – война, – спокойно развёл руками Митька. – Кому нынче легко?

Но Марк Вацлавич с Васькой, сидевшие за столом рядом друг с другом и постоянно переглядывавшиеся, не унимались.

– Мобилизованы и многие наши товарищи.

– Товарищи, гутарите, мобилизованы? – застучал Митька пальцами по стакану. – А сами, чё ж не на войне? И энтот, товарищ тоже, который письмецо мне сунул, чего не на войне-то? Чё ж он в Богоявленском нашем окопался?

Марк Вацлавич и Васька не ожидали от Митьки такой реакции и не сразу нашлись, что ответить. А Митька даже потемнел от негодования.

– Тепереча-то я понял, откель он взялся, и чего там делает, – фыркнул он.

– Ты, Дмитрий не горячись, – похлопал Марк Вацлавич Митьку по плечу. – И Игнатова не собачь, он товарищ надёжный, в суровых ситуациях проверенный. Мы из одной ячейки, то верно, а потому нам он также близок и дорог, как и ты. А про армию, что же, я тебе отвечу, сынок, почему мы вот с Василием не воюем. Но наперёд скажи нам, кому ты служишь?

– Служу царю и отечеству, – по-солдатски отчеканил Митька.

– А я вот царю служить не желаю! – взорвался Васька. – Гад он и кровопийца! И ты задумайся Митька, почто тебе молодому, здоровому пропадать?

Марк Вацлавич взял Ваську за руку, и, понизив голос, вторил ему:

– Правительство нынче не прочное. Так стоит ли за него пропадать? Стоит ли за него воевать?

– А я не за правительство воюю, – возмутился Митька. – Я за землю родную воюю, за народ православный, за сестру Маньку, за вас вот, сукиных сынов!

– Э, нет, – заулыбался Марк Вацлавич. – Не своими словами ты говоришь сейчас. Это тебе правительство внушает, а ты по неразумению своему повторяешь. И веришь царю и правительству, потому, как своего опыта в жизни этой покуда ещё не имеешь.

– Да что же ты гутаришь, Марк Вацлавич? – совсем растерялся Митька. – Какое правительство? Я вот тебе гутарю!

– Одураченный ты Митька, обманутый. А правительство, которое не хочет дать народу ничего, кроме кнута и виселицы, не может быть прочным.

Митька смотрел на Марка Вацлавича и поражался, тот будто и не слышал его, задавал вопросы и сам же на них отвечал. На фронте не был, но уверенно рассуждал о состоянии дел внутри армии, никогда толком не работал не на заводе, не в поле, но говорил от имени всех рабочих и крестьян, рассуждал о государственном устройстве, имея минимальное образование. Митька совершенно запутался, и с трудом уже понимал, чего же хочет от него Марк Вацлавич. Хотя в какой-то момент слова его и показались Митьке убедительными, особенно в той части, которая касалась государственного устройства, ведь сам он в этом ровным счетом ничего не смыслил, поэтому и готов был верить Садилеку на слово, полагаясь на его возраст и житейский опыт.

– И, можешь не сумлеваться, рабочие вновь подымутся на борьбу, – прозвучал голос Васьки, и будто вернул Митьку из дрёмы.

– Борьбу значит? – возмутился он в ответ. – Гляжу я на вас, борцов, и тошно мне делается. Пригрелись по тёплым норам. Ты Марк Вацлавич наборолся уже, чуть под каторгу нас с Манькой не подвёл, а сам сбежал и обратно судишь, хаешь, амперию нашу поносишь, а она воюет за вас, кровь проливает, покуда вы тут по кабакам водку жрёте!

На громкие слова Митьки обернулся весь кабак, и затих прислушиваясь.

– Не горячись Димитрий, – попытался успокоить Митьку Марк Вацлавич.

– На фронт вас! Всех на фронт! – не успокаивался тот. – Тама вас нету. Видал я таких смутьянов, довольно. Ну, уж нет, живите, как знаете, а мне видать с вами не по пути. Прощевайте!