Бой бабочек

Как специально, его прекрасная нимфа, звезда сцены, самая красивая женщина в мире торопливо вышла из театра и направилась к улице. Откуда ни возьмись, на всем скаку к ее ногам подлетела пролетка и встала как вкопанная. Лошади в пене поднялись на дыбы, но их держали крепкие поводья. Извозчик был силен. Хотя видом был странен: не по росту огромный кафтан, огромная шапка и борода, будто ненатуральная, съехавшая набок. Кавальери ничего не смутило. Она поднялась по ступенькам и села на диванчик. Извозчик, больше похожий на злодея, взял с места в карьер. Пролетка умчалась в сторону Островов[11], обдав облаком пыли другие пролетки, в очередь ожидавшие седоков.

– Красивая жизнь у звезды! – только и сказал Лебедев.

Александров не разделял его восторга.

– Господин Ванзаров, вам не кажется, что это… похищение?

Безумный вопрос требовал спокойного ответа.

– Не беспокойтесь, никто вашу звезду не похитит. Если только сама себя не украдет, – сказал Ванзаров.

И этого Александрову было довольно. Он еще старался «спасти театр», но Ванзаров был непреклонен.

– Поражаюсь вашей стойкости и восхищаюсь ею, – сказал Лебедев, когда они вышли на Каменноостровский подзывать пролетку. – Променять внимание такой женщины на Грецию! Вы настоящий герой.

«Настоящий герой» ничего не ответил. У него не было подходящих слов, чтобы описать свою печаль.

20

Заняв вожделенное место начальника сыскной полиции, Шереметьевский завел себе подобающие привычки. Каждое воскресенье теперь обедал у «Палкина»[12]. Не для того, чтобы хорошо поесть и выпить, а чтобы ощутить: он может себе это позволить. В еде и напитках Шереметьевский был скромен, то есть осмотрителен. У него не было любимого вина или блюда, которое он по-настоящему любил. Он предпочитал то, что выбирали старшие по чину и званию, когда оказывался с ними за одним столом. Ему было все равно, что выпивать и чем закусывать. Лишь бы выпивка и закуска поддерживали дружескую атмосферу. Ресторанной еде Шереметьевский предпочитал карьерные перспективы.

Официанты привыкли, что господин этот заказывает скромно, как и скромничает в чаевых. На столе был легкий салат из дичи, пулярка, расстегаи с севрюгой, грибная подливка, дюжина блинов и бутылка недорогого рейнского. Скромно и без запросов. Сегодня Шереметьевский ужинал в одиночестве. Что не портило ему аппетита. Аппетит у него всегда был ровный. А настроение этим вечером – легкое и приподнятое.

Он только испил первый бокал, когда свет заслонила чья-то фигура. Шереметьевский взглянул на гостя и позволил себе дружескую улыбку.

– Ванзаров! Как мило! Прошу за стол, разделите со мной скромную трапезу!

Хоть начальник сыска и недолюбливал своего подчиненного, но считал важным и нужным поддерживать с ним приятельские отношения. Говорят, у этого тихони и гения такие связи, что и подумать страшно. На самом верху покровительство.

Сигналов «приятельства», которые Шереметьевский вдруг стал подавать, Ванзаров старательно не замечал. Он еще помнил, как этот милый господин вел себя, будучи заместителем Вощинина. Ну да зачем ворошить прошлое? А Ванзаров вовсе не был злопамятен. Просто не умел забывать. К тому же психологический портрет Шереметьевского говорил о нем значительно больше, чем тот хотел утаить. Ну, а психологика тем более.

Ванзаров отказался от ужина: ни времени, ни желания нет. Он положил перед тарелкой своего начальника записку с угрозой.

– Что это? – спросил Шереметьевский, промокнув губы, но не притрагиваясь к бумаге.

– Причина страхов мадемуазель Кавальери.

– Прошу вас: потише!

Оркестр наигрывал вальс, но Шереметьевский оглянулся, будто кто-то мог подслушивать. И осторожно развернул записку. Пробежав глазами, сложил и отодвинул от себя.

– Вот видите, какая неприятность, – без тени сомнений сказал он. – Что вам удалось сделать?

– Практически все, – ответил Ванзаров.

– Похвально, что оправдываете надежды. – Радости в голосе Шереметьевского не оказалось. Дураком он точно не был. И умел кое-что предвидеть. – Кто же позволил себе такую дерзость?

– Этот человек изобличил себя.

– Каким образом?

– Почерком. И самим письмом.

– Кто же он, позвольте узнать? – осторожно, будто касаясь лезвия, спросил Шереметьевский.

– Не знаю его имени и фамилии, но могу точно описать его.

– Будьте так любезны…

– Это мужчина, хорошо образованный, воспитанный, любитель театра. Достаточно молодой, я бы сказал – около тридцати лет. Он военный, кавалерист. Служит в драгунском Нижегородском полку. Исходя из логики представленных фактов, в чине не старше полковника и не младше ротмистра.

С каждым словом Ванзарова портрет все ярче рисовался перед внутренним взором Шереметьевского. Ничего хорошего в нем не было. Лично для начальника сыска. Оставалась маленькая надежда: не был произнесен титул «злодея».

– Как вы узнали про драгунский полк?

– На листе остался след полкового штампа, – ответил Ванзаров. – Слабый, но читаемый. Сами можете убедиться.

Шереметьевский не притронулся к записке:

– Что же еще?

– Эти выводы подтверждены заключением господина Лебедева по почерку…