Бои без правил

Где-то рядом с Хантером насвистывали полонез Огиньского: пам-папапапа-пам-папам, папам-папам-папапапам… Эта мелодия исполнялась негромко, но каждая фальшивая нота вонзалась Хантеру в ухо, словно зуд надоедливого ночного комара, и он не выдержал — невольно тряхнул головой, будто пытаясь прогнать источник звука от себя.

Этим привлек к себе внимание. Свист прервался, послышался голос — тоже негромкий, достаточно мягкий, даже приятный:

— Да, мой друг, пора просыпаться. — И почти сразу, без перехода, зазвучал резче: — Хватит прикидываться! Открывайте глаза!

С ним говорили по-английски, причем с очень легким акцентом — вероятно, у Михала Коперника была достаточная языковая практика.

Хантер подчинился, ибо лежать зажмурившись — это значит выглядеть еще бо́льшим идиотом. Достаточно того, что он позволил какому-то психу зайти себе со спины. Сначала зарябило, но ненадолго, глаза быстро привыкли к свету, точнее, к полумраку, стоявшему в комнате. Антон лежал на спине, смотрел в потолок, видел прямо перед собой старомодную люстру. Потом перед глазами выросла перевернутая вверх ногами фигура бармена — улыбающееся лицо склонилось над ним, изучая, словно любопытное насекомое. А после Коперник рывком поднял своего пленника за плечи и усадил, прислонив к спинке дивана.

Все это он проделывал, продолжая насвистывать.

Теперь Хантер увидел — девушки на полу нет, ковер снова расстелен. Комната, в которой он очнулся, вообще находилась в идеальном порядке, настолько неестественном для жилого помещения, что даже имела нежилой вид. Правда, на том месте, где лежала девушка, теперь стоял стеклянный журнальный столик. Сейчас его загораживал собой хозяин дома, но Антон понимал: раз столика там не было, когда он вошел, значит, в этом есть некий скрытый смысл, иначе зачем Копернику выносить и ставить его прямо перед очередным своим пленником.

Предположение подтвердилось через мгновение: то ли невзначай, то ли, наоборот, сознательно, бармен отступил на два шага вправо, открывая взору Хантера ножи с длинными лезвиями, выложенные в ряд на стеклянной поверхности столика.

Кухонные ножи.

Такие продаются в любом магазине.

Хантер никогда не замечал за собой особой робости, робкие люди и откровенные трусы просто не выдержали бы образа жизни, который он вел. Скорее, он считал себя в меру осторожным и осмотрительным человеком. Ему не раз приходилось бывать в критических ситуациях, многие из которых требовали принятия мгновенных решений, что и спасало Антону жизнь. Но сейчас он почувствовал, как его плотно охватывает самый настоящий животный страх, который уже невозможно скрывать.

Хантер всегда подсознательно готовился к смерти — никому не может везти все время и так долго, как ему. Но он даже в мыслях не допускал, что умрет от рук маньяка, который зарежет его на окраине Варшавы, и никто никогда об этом не узнает.

Сразу же мелькнуло: а может, и хорошо, может, не надо, чтобы узнали, как нашел свой конец легендарный, без преувеличения, Антон Хантер? Ведь когда узнают, вот весело-то будет…

Коперник наклонился к пленнику поближе, уперся руками в колени.

— Я знаю, когда вы должны очнуться. Сам определил дозу — тридцать минут, максимум сорок.

Хантер пошарил взглядом по стенам комнаты, поискал и нашел часы на стене — без четверти девять, за окном темень, хотя шторы плотно задернуты. Он и впрямь здесь минут сорок, не дольше.

— Я не освобожу вам рот, — продолжил Коперник, чуть тронув широкую полоску скотча, плотно лежащую на губах пленника. — Мне не о чем с вами говорить. Мне даже неинтересно, как вы меня вычислили и чего хотите. Я буду говорить, вы — слушать. Думаю, мне есть о чем вам рассказать. И даже если вам не нужно этого знать, мне надо перед кем-то выговориться. Я слишком долго держал это в себе. Шесть недель. Или год. Или даже полтора, если хотите… Или не хотите? — Лицо Коперника придвинулось к лицу Антона почти вплотную, и пленник почувствовал дыхание убийцы — на удивление чистое, даже совсем недавно освеженное чем-то мятным, скорее всего жвачкой. — Мне плевать, что вы хотите, а чего не хотите. Даже хорошо, что именно вы пришли сюда сегодня. Это — знак. Это — судьба.

Коперник отстранился, выпрямился, сделал несколько шагов назад, подошел к столику, взял один из ножей, попробовал пальцем лезвие, улыбнулся чему-то своему.

— Острый. — Он показал нож пленнику. — Но я еще не решил… Они все острые… — Держа нож за деревянный черенок, Коперник похлопал себя по ладони. — Знаете, у меня очень хорошие коллеги. Наш метрдотель, из бара, позвонил и предупредил, что дал мой адрес пану, который хочет вернуть мне деньги. Я не просил его об этом — я вообще никого ни о чем не прошу. И никому не занимаю денег, мне никто не должен… Кроме всех этих шлюх… Грязных шлюх, отнявших у меня сына…

По-прежнему сжимая в руке нож, Коперник снова засвистел, мысленно перенесшись из этой комнаты куда-то далеко. Потом повернулся к Хантеру всем корпусом, заговорил негромко, отрывисто, словно выплевывал слова: