Бои местного значения

— Вспомнили пруссака-фельдмаршала, подготовившего не одну войну. Вряд ли, конечно, чтобы о нем вообще-то немцы когда-нибудь забывали. Он — знамя всех пруссаков. Всю жизнь разрабатывал свои фельдцуги и их военную теорию. Ну, а Карл тоже всю жизнь воевал и отличался особой жестокостью. Да, так что там пишут про этих двух столпов-вояк?

— «Ссылаясь на императора Карла Великого, Мольтке говорил, что немцы были владыками мира. Он воспрепятствовал проникновению славянского клина в центр немецких племен. Без Карла Великого не было бы единого немецкого государства. Карлу Великому немцы обязаны обостренным чувством национальной субстанции и принадлежности к немецкому народу».

— Одно и то же, насквозь пропитанное фашистским дустом, от которого тошнит. А они принюхались. Во всяком случае, пока не видно сопротивления Гитлеру. Отдай газеты капитану. Это его трофей.

Я вышел из подвала. Небо было чистое. День обещал быть солнечным, но это почти не занимало меня. Я даже удивился этой перемене в себе. Когда-то весенний день меня волновал, сильно захватывал, заставлял прислушиваться к звучной весенней капели, тихому воркованию ручейка, пению невидимого в весенней синеве жаворонка. Теперь все было проще, обыденнее.

Во дворе, на соломе, я увидел убитых, которых приносили солдаты. Стонали раненые. Обогнув дымившуюся конюшню бауэра, я прямо через поле направился к штабелям мин, оставленных у дороги.

* * *

Наступил день, когда остатки разбитых немецких частей, прижатых к самой кромке залива Фришес-Хафф, сдались в плен, а отдельные группы гитлеровцев барахтались в воде, пытаясь добраться до косы, отделявшей залив от моря.

На узкой полосе берега громоздилась брошенная техника, снаряжение и продовольствие. Нашей армии достались громадные трофеи.

Через несколько дней части дивизии грузились в эшелоны. Наш путь лежал через Польшу на Одер, к Берлину.

36

На новом месте впереди окопов батальона виднелись восточные окраины Франкфурта-на-Одере. Пришли дни последних, но упорных сражений с врагом. В ротах все говорили о считанных днях существования фашистской Германии, прикидывали, сколько километров еще предстоит пройти пешком по немецкой земле, по узеньким, извилистым улицам деревень и городов с теснящимися домами под черепичными крышами, напоминавшими о том, что мы пришли в ненавистный нам рейх, принесший почти каждой нашей семье страшное горе и неимоверные лишения.

В полку, кажется, все было готово к штурму последнего плацдарма, выпавшего на долю дивизии. Да и ничего нового в подготовке к нему и к назначенному на 8.30 утра прорыву вражеской оборонительной линии не было, но какое-то необычное волнение незаметно захватывало меня все больше. Ночью перед штурмом в последней фронтовой землянке мне не спалось, хотя передний край не вызывал никакой тревоги. Он притих, почти молчал, но в эту апрельскую ночь волновались и не спали многие. Все были охвачены одним и тем же ожиданием — приближался конец войны. Совсем рядом был Берлин. Уже шли день и ночь жестокие бои на Зееловских высотах. А у нас, южнее их, было тихо, и я даже подумывал, что немцы под покровом темноты, вероятно, оставят плацдарм и уйдут за Одер.

Ротный «архитектор» старшина Бочкарников в своем последнем строении тоже лежал тихо, но я чувствовал, что он не спит.

— Что притих, старшина? — спросил я его.

— Разное в голову приходит, — сразу отозвался он, словно ждал мой вопрос.

— А все же? — хотелось мне узнать.

— Думаю — сколько дней еще продлится война.

— Подсчитал?

— По-моему, осталось немного.

— Тогда спи.

— Не могу.

— Почему?

— Войне скоро конец, а завтра с утра все повторится сначала: погибнут люди, прольется кровь… Погибнут? — как бы не веря сам себе, спросил старшина. Он приподнялся и ждал ответа.

— Не будем об этом, спи…

— Обидно…

Он больше ничего не сказал, но еще долго ворочался с боку на бок и, наверное, размышлял над мучившим его вопросом, а может, вспоминал далекое сибирское село на берегу Шилки, тайгу, семью и мечтал побыстрее возвратиться в родные края. Погибать в последние дни войны на чужой земле никому не хотелось. Об этом мало кто говорил вслух и всерьез, но каждый думал и в то же время был готов к атаке, назначенной на утро вслед за огневым валом артиллерии. Я тоже не задумывался, что там последует в бою, и не загадывал ни тот ни другой исход, но раздумья старшины вдруг изменили ход моих мыслей.

«Обидно» — это сказанное им слово показалось мое слишком мягким и домашним. Разве вмещало оно все то, о чем он думал? Да и какое слово могло вместить мысли солдата в окопе перед самым концом войны, когда надежды остаться в живых до последнего дня, до последнего выстрела остается немного.

Больше лежать в землянке я не мог. Накинул шинель и пошел на огневые позиции роты.