Бои местного значения

Командир роты замедлил шаг, когда увидел лежавшую на боку детскую коляску. Рядом с ней валялся большой узел, видимо, брошенный на улице владельцем. Он заботливо поставил коляску ближе к двери полуразрушенного дома, и мы пошли дальше.

— Твой батя воевал в империалистическую? — неожиданно спросил он меня.

— Воевал. В империалистическую и гражданскую…

— Мой тоже. В кавалерии…

— И мы с тобою воюем. Это хотел сказать?

— Уловил. Обе войны пришли отсюда, — указал он рукой под ноги. — Я не хочу, чтобы мой сын продолжил этот разговор здесь с твоим сыном.

— У меня нет сына, — поспешил я отвлечь его от мрачных размышлений.

— Будет! Моему Витьке шестой год, а он отца не знает. Когда станешь отцом, поймешь, что это такое.

— Я тебя понимаю. Немцам придется за все расплатиться!

— А статью Александрова читал? В Европу мы идем как освободители.

— Давай в Берлине об этом поговорим.

Он согласился. Остановившись, молча пожал мне руку. Перед нами была переправа через Одер. Вода показалась мне свинцовой.

37

Уже на марше, южнее Берлина, командование неожиданно изменило направление движения нашего полка. Повернули на юго-восток, через Цоссен на Хальбе, где дивизия вступила в ожесточенную схватку с окруженной группировкой противника.

На улицах опустевшего Цоссена, утопавшего в весенней зелени, — ни души. Раннее майское утро, заставшее нас в этом небольшом немецком городке, показалось нам слишком тихим и непривычным.

— Может, и война уже кончилась? — спрашивал меня Тесля.

Но война еще не кончилась. Совсем рядом, среди лесов и озер, советские солдаты добивали обезумевших гитлеровцев, которые в последние дни войны с отчаянием обреченных все еще намеревались куда-то, зачем-то прорваться, когда все уже было ясно. Куда? И зачем?..

И все же шедший рядом со мной сержант Саук позволил себе на какое-то время расслабиться — закинуть автомат с набитым диском за спину. Но ненадолго.

— Не все убежали, — заметив одиноко стоявшего на улице пожилого немца, он сразу же взял автомат в руки.

Меня заинтересовал этот немец не только тем, что стоял он на мостовой в такой ранний час, но и тем, что на нем был строгий черный костюм, белая рубашка с галстуком. Было не похоже, что он вышел посмотреть на нас из простого любопытства. Это он мог сделать и не выходя на улицу, стоя во дворе или у окна в квартире, не выставляя себя напоказ.

Немец смотрел в нашу сторону и не уходил. Видимо, этот высокий седой мужчина, с прямым пробором редких волос, смазанных каким-то маслом, от которого они неестественно поблескивали, поджидал нас. Про себя я подумал, что, наверное, старик вышел на «разведку», чтобы поближе рассмотреть русских, а может, и поговорить с нами — уловить, с чем пришли русские в Германию.

Он стоял около небольшого двухэтажного особняка, сплошь увитого зеленым плющом, может, около своего дома. Но что он хотел сказать своим вызывающим торжественно-траурным видом? Что-то же заставило его вырядиться в такое время?

Меня разбирало любопытство, но про себя я решил, что вопросов у нас к нему нет и поэтому не стоит останавливаться и заводить с ним какой бы то ни было разговор.

— Он ждет, — шепнул мне Саук.

— Пусть ждет.

Мы поравнялись с немцем. Он впился в нас пепельными глазами и с удивлением рассматривал то меня, то Саука. Мне же бросилось в глаза его худое, чисто выбритое лицо и синева на нем от усердного каждодневного бритья.

— Сколько отсюда до Берлина? — вдруг спросил его Саук.

— К чему ты это? — удивился я. — Может, ты хотел поздороваться? Сержант не раз рассказывал мне и всей роте, что в его селе и во всей округе все здороваются при встречах — со знакомыми и незнакомыми людьми. Хорошая, добрая традиция.

— Берлин рядом, — неожиданно для себя услышали мы ответ на русском языке. Это меня удивило: впервые в Германии я встретил немца, говорившего по-русски.

— Ваш дом? — спросил я, чтобы убедиться, не ослышался ли.

— Нет. У меня теперь нет дома, — холодно ответил мужчина. — Это дом престарелых. Его обитатели на месте. Меня пригласили побыть с ними вместо переводчика.

— Зачем им переводчик? — поинтересовался Саук.

— Я должен помогать объясниться с русскими и передать просьбу поступить гуманно, не убивать их.

— Никто не собирается их убивать. Зря они беспокоятся.

— Могу я передать как официальное заверение… Как это по-русски? — подбирал слово немец. — Попечителю?

— Передавайте. Трогать их никто не будет.

— Благодарю вас. Из-за этого я не мог уйти домой, пока не встретил представителя Роте Армее.

Каждое слово немец стремился произнести правильно, но все же было видно, что он давно не говорил по-русски.

— Откуда вы знаете русский? — опередил меня Саук.

— Это долго будет говорить. У моего отца в Петербурге была аптека. Я жил в Мемель. Там потерял дом, аптеку, мебель. В 1940 году переехал из Мемель в Алленштейн, Ostpreußen[4]. Там тоже остался дом, аптека, мебель. Все пропал. Теперь у меня ничего нет. Ни дома, ни аптеки, ни мебель. Нихтс… Wie gesagt! Hast du was, bist du was[5].

— Не надо было развязывать войну, — бросил ему Саук.

— Я — аптекарь. Полити́к меня не интересует.