Бои местного значения

Бодрствовали только часовые. Все другие лежали в окопах у минометов, на ящиках с минами, гранатами и патронами, приготовленными к бою. Изредка над нейтральным полем все так же вспыхивали ракеты, пущенные немцами из своих окопов, короткими очередями строчили в темноту вражеские автоматы, хлопали одиночные винтовочные выстрелы. Передовая, ставшая привычной за четыре года и до тошноты осточертевшая и ненавистная всем живым, все еще давала о себе знать. Война продолжалась.

В темном весеннем небе не видно было ни одной звездочки. Темнота поглотила все вокруг. Казалось, что всю Германию, лежавшую по ту сторону окопов, окутал настороженный кладбищенский мрак.

— Товарищ капитан, — услышал я добрый голос наводчика Попова из темноты, — не хотите с нами подымить?

Курить по-настоящему я так и не научился, хотя иногда за компанию дымил вовсю папиросой, не понимая смысла в курении и пристрастия заядлых курильщиков к табаку. И на этот раз отказываться я не стал. Попов, оторвав мне узкую полоску газеты на цигарку, протянул кисет с махоркой, что свидетельствовало об особом доверии, поскольку я мог свернуть цигарку любой толщины. А щепотка крепкой махорки в окопе всегда была дороже золота. Попов и другой солдат, присоединившийся к нам, закурили вместе со мною. Их лица я различал только при вспышке ракет и когда они затягивались своими цигарками.

— Что у них тут растет? — спросил Попов. — Земля не важная — один песок, когда рыли окопы.

— А у них все тут не как у добрых людей, не так, как у нас. Чужое… И деревни не похожи на деревни, огородов не видать и земля никудышная, — отвечал ему солдат помоложе. — До́ма у нас в это время с полей несет весною, а здесь я что-то ничего не чувствую. Такого со мною раньше не было.

— Так война ж… Какая тебе весна?

— Не говори так, Андрей. Война войною, а весна весною, — не соглашался с Поповым солдат. — Природа, она свое дело знает — идет своим чередом. Война не кончилась, а весна пришла. И мы скоро — по домам.

— По домам… — скептически повторил Попов. — Подожди, Костя, не торопись. Молодой, не понимает он, товарищ капитан, — обратился ко мне Попов, — что можно и Одера не увидать, век бы его не видать, не то что родное село под Липецком. Одер, хоть он и рядом, но его еще надо форсировать. А там еще Берлин…

Я промолчал. Мне не хотелось вмешиваться в их нехитрый разговор. Мысленно приходилось соглашаться с тем и другим. Оба они, как мне казалось, были правы.

— Все я понимаю, Андрей. Прошли мы с тобою на войне, как говорят, огни, воды и медные трубы, и ничего не случилось, а теперь смешно погибнуть. Нам надо еще с немцами поговорить, почему у них революции не было, и с Гитлером рассчитаться. Правильно я говорю, товарищ капитан?

— Правильно.

Расплата с Гитлером и его приспешниками занимала всех с первых дней войны, но теперь, как недавно сказал мне командир взвода старший лейтенант Романенко, этот вопрос надо включить в повестку дня первым пунктом и решить не откладывая. Он ломал голову, предлагая различные варианты расплаты с фюрером, но тут же отвергал их. Любам кара казалась ему слишком мягкой. Безоговорочным условием, от которого Романенко не отступал, — совершить возмездие без суда и следствия. То и другое, когда кто-нибудь на этот счет высказывал иное мнение, он рассматривал как оскорбление всего рода человеческого. «Какой суд? Какое следствие? — возмущался Романенко. — Все расследовано, и все доказано в ходе войны. Приговор Гитлеру уже давно вынесен народами! Его надо только привести в исполнение».

Я невольно вспоминал об этом, прислушиваясь к ночному разговору наводчика и заряжающего минометной роты. Потом Андрея и Константина сменили другие, и опять я услышал что-то близкое к тому, о чем они говорили.

…Утро выдалось прохладным и светлым. Где-то за ближним лесом, скрывавшим от нас шоссе, поднималось в безоблачное небо солнце. Командование полка и батальона еще и еще раз проверяли готовность к штурму плацдарма.

— Все готово! — доложил я комбату по телефону.

— Тогда смотри за ракетой…

— Есть!