Бой на Калиновом мосту

— Вот, — говорит, — прилетит скоро Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович.

Вдруг летит Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович. Шум один стоит, дверями не ходит, а угол приздынул ^[89] да в избу залетел.

— Ой, — говорит, — жена мила, тут у тебя русский дух!

— Нет, — говорит, — муженек, ты по Руси налетался да русского духа нахватался, тем тебе и пахнет.

Она тут стол накрыла.

— Неси, — говорит он, — жена, хлеба побольше.

Она нанесла.

— А кто есть, — говорит, — выходи, его не таи.

Ну и вышел царевич.

— Здорово, зять!

— Здорово, шурин!

— Садись, — говорит, — зять, с дороги кушать хочешь. (Сестра-то накормила, уж много не съест.)

Вот этот Ворон Воронович стал хлеб уплетать: один за щеку, второй за щеку, третий за щеку, четвертым подпирает, а царевич одного кусочка не сможет съесть.

— Поди, — говорит, — жена, натопи байну, с дороги нать гостя умыть, и я заодно попарюсь, налетался, устал. Пойдешь, — говорит, — в байну, два прута железных нажги.

Сестра ходит, топит байну, плачет, знает, что уж брату больше живому не быть.

— Ну, муж-кормилец, байна готова, подьте, парьтесь.

Пошел зять с шурином в байну.

Поди, — говорит, — шурин, на полки.

— Нет, — говорит, — я пару не люблю, я не парюсь, ты поди сам.

— А здесь, — говорит тот, — не отговариваются, коли посылают.

Схватил шурина, засвистнул его на полки и начал прутом железным бить. Бил, бил, насмерть убил, все костье раскрошил. Пришел в избу и говорит:

— Поди, жена, собери у брата косточки.

Та пошла, заплакала, косточки в мешочек собрала да прибрала, да брат тут остался.

Прошел год. А этот царь с царицей ждали, ждали сына и дождаться не могли. Второй сын, Иван, просит сделать стрелочку. Сделал ему отец стрелочку, выстрелил он, попала стрелочка опять бабушке-задворенке в окно, она давай его ругать.

— Такой ты эдакой, а ещё царский сын! У тебя, — говорит, — сестру-то унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович, и ты туды хочешь попасть?

Пришел сын к отцу и к матери, рассказал все, что ему сказала бабушка-задворенка, попросил снарядить его в дорогу и отпустить его искать сестру.

Родители-то не хотели отпускать, а потом дали благословление, дали коня, и отправился Иванушко. Ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, едет и сам не знает куда. Вдруг подъехал к избушке на курьей ножке, на петушьей головке и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, ко мне воротами!

Избушка повернулась к лесу глазами, к нему воротами. Зашел в избушку, сидит старушка: нос на опицки, глаза на полиции, губами горшки волочит, а языком печь пашет. И говорит:

— Фу, фу, русский дух пришел, русским духом пахнет. Хороший кусочек мяса пришел ко мне!

— Нет, бабушка, ты кусочком не лакомься. Сперва дорожного человека напой, накорми, в байне вымой, а потом и лакомься.

Бабушка захлопотала, баенку затопила, обед наварила. Намылся, напарился он, накушался, напился и спать повалился. Пробудился он со сна, она стала его выспрашивать, чей он да откуда.

— Я царский сын, иду сестру искать. У нас её унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович. Старший брат ушел, не вернулся.

— Много, — говорит, — дитятко, туда ходцов, да мало выходцов. И брат твой был у меня. Далеко он от меня живет, у меня сестра там дальше есть, бат, она чего-нибудь знает. Царского коня, — говорит, — оставь здесь, я буду за ним ухаживать. А вот дам я тебе клубочек, куда он покатится, туда ты и иди. Придешь к моей сестре.

Он с ней распростился и в путь-дорогу пустился. Клубочек катится, а он за ним идет. Катился, катился, прикатился к избушке на курьей ножке, на петушьей головке. Он и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами!

Избушка повернулась к лесу глазами, а к нему воротами. Зашел он в избушку, а там сидит старушка, баба-яга, костяная нога: нос на опицки, глаза на полицки, губами горшки волочит, а языком печь пашет:

— Фу, фу, русским духом пахнет, давно я его не слыхала. Вот полакомлюсь жирным кусочком!

— Ты, бабушка, сперва дорожного человека напой, накорми, в байне вымой, а потом уж лакомься.

— Захлопотала тут бабушка, стала варить, жарить да байну топить. Намыла гостя, накормила, напоила и стала выспрашивать, чей он да откуда.

— Я, — говорит, — царский сын, иду сестру искать, её унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович.

— Много, дитятко, туда ходцов, да мало выходцев. Слышала я, как он мимо меня летал, далеко он живет. Есть ещё у меня младша сестра, та лучше знает. А. дам я тебе, — говорит, — яйцо, ты его на дороге спусти, куда оно покатится, туда ты и иди.

Вот он опять пошел, шел, шел, видит — стоит избушка на курьей ножке, на петушьей головке. Он и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, ко мне воротами!

Избушка повернулась, он зашел туда, видит — сидит старушка, баба-яга, костяная нога: нос на опицки, глаза на полиции, губами горшки волочит, а языком печь пашет. И говорит:

— Фу, фу, русский дух пришел, давно я его не слыхала, давно не едала.

— Ты, бабушка, кусочком не лакомься, накорми, напой дорожного человека, в байне вымой.

Захлопотала бабушка, накормила его, напоила, а потом уж стала выспрашивать, чей да откуда.