Бой вечен

В глазах санитара я уловил некую нотку сочувствия мне. Должно быть тяжело здесь работать человеку, который давал клятву Гиппократа.

– Мы сделали все, что возможно. Только не использовали обезболивающее, это может повредить допросу.

– Он не свалится в шок?

– Нет, если только не продолжить.

– Хорошо, благодарю.

Санитар кивнул и вышел. Со стуком закрылась дверь. У меня был, по сути, только один козырь – прослушанный в машине разговор. Из которого я понял далеко не все – все-таки не так хорошо знаю фарси, как хотелось бы.

– Продолжим с чего начали, – сказал я. – Ты слышишь меня? Какой язык предпочитаешь?

– Можем… – неизвестный скривился от боли в зубах, – говорить на твоем. На русском.

– Откуда ты его знаешь? – поинтересовался я.

– Учил… в школе.

– Ты русский?

– Не важно…

Идиоты. Эти идиоты решили, что самая лучшая пытка для человека, который должен заговорить, – это сверлить ему зубы, а потом воздействовать на зубные нервы током. И нас они называют варварами…

– Мы можем общаться письменно. Хочешь, дам карандаш и бумагу?

Неизвестный усмехнулся. Кивнул в сторону стекла.

– Что ты хочешь?

– Что я хочу… я назову тебе свое имя. Настоящее. Россия потребует моей выдачи.

– Есть за что?

– Есть…

– Говори.

Неизвестный скривил губы в улыбке.

– Ротмистр… Ежи Соболевский… теперь иди в посольство и… сообщай… москалина…

Сказанное было столь невероятно, что я подошел ближе, чтобы рассмотреть лицо этого человека. Нет… совсем не похож.

– Ты лжешь.

Дело в том, что историю ротмистра Соболевского я хорошо знал. Хотя и не имел к этому прямого касательства.

Ротмистр Соболевский был другом Цесаревича Бориса, наследника польского престола, мужеложца и отцеубийцы. Который таинственным образом исчез из Польши, когда рокош подходил к концу, и до сих пор его не удавалось отыскать. Цесаревич собрал возмутительную компанию, почти что банду – и вместе они куролесили по Варшаве. В их числе был и кавалерийский ротмистр Соболевский.

Кроме того, ротмистр Соболевский был еще и зятем князя Священной Римской Империи Людвига Радзивилла. Который служил казначеем при Польском дворе Романовых. И при котором – пропала большая часть польской казны…

– Сообразил? – проговорил Соболевский. – Вижу… сообразил. Иди в посольство и требуй…

– Требовать вы будете дома, сударь. Мне нужно что-то еще.

– Что… тебе нужно еще?

– О чем ты говорил с Тимуром?

– Перестань… не знаю никакого Тимура.

– Знаешь. О чем ты с ним говорил? Ты говорил с ним про деньги, так? Деньги, пайса. Где ты научился фарси?

– Какой… фарси?

– Язык. На котором в Персии разговаривают. Фарси. Не ври мне, иначе я не смогу тебе помочь. Вы ехали по дороге и говорили про деньги. Где скрывается генерал Абубакар Тимур?

– Я… его… не знаю…

– Мы не там ищем?! Где он скрывается? Он скрывается в Италии?

– Я… его… не знаю…

– Врешь! Где он скрывается? Кто ему помогает? Мы не там ищем? Кто ему помогает – католики? Ему помогает Ватикан?

То, что произошло потом, я запомнил на всю жизнь. Корил себя… хотя и понимал, что как бы я ни задал вопрос – блок бы сработал. Блок в памяти, вложенный туда неведомыми охранителями, неведомыми мудрецами, он – и сыр, он – и мышеловка, он – и мышь, все в одном. Пара слов – и все кончено: сторожок высвобождает пружину, и ловушка захлопывается. Финита. Возврата – нет.

Ротмистр весь побелел, как при сердечном приступе, из горла его исторгся такой рев, какого я никогда не слышал от живого существа, это был то ли вой, то ли рев, то ли крик о помощи. Я бросился к нему, понимая, что поздно, что дело сделано, ловушка захлопнулась, и возврата нет. Было уже поздно – ротмистр выгнулся на стуле, как будто его ударило током, я захватил его голову, за спиной лязгнул засов, в камеру ворвались сразу несколько человек, кто-то попытался оторвать от умирающего ротмистра меня. Я хотел крикнуть, чтобы держали голову – но кто-то профессионально просунул мне дубинку под подбородок, надавил – и у меня перехватило дыхание. Обе руки были заняты – и ничего сделать я больше не мог. Когда на меня навалилась тьма – ротмистр был еще жив…

– Зачем вы его убили?

Генерал Бельфор стоял передо мной – прямой, как палка, крепкий, как горы, и ни в его позе, ни в его голосе, ни в его взгляде не было ни капли сочувствия или понимания. Стойкий оловянный солдатик, намеренный довести дело до конца.

– Я его не убивал… – устало сказал я.

– Не лгите! Вы его убили! Он что-то хотел сказать, и вы его убили! Вы его задушили, мать вашу!

– Зачем… Я мог убить его там, на улицах Касбы. И никто бы не узнал об этом. Зачем мне это?

– Вы бросились на него и стали душить! Вы в своем уме?! Может, у вас боевая психотравма, я слышал, что вы были сильно контужены?

– Он попытался покончить с собой.

– Покончить с собой? Я похож на идиота, месье Александр? Человек, прикованный к допросному креслу, фактически – связанный по рукам и ногам, пытался покончить с собой?!

– Вы не хуже меня знаете исламистов, генерал. Для них смерть – это путь к Аллаху. Можно мне воды?

– Вы не получите никакой воды и вообще не выйдете на свободу до тех пор, пока не ответите на вопросы.