Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

Так или иначе, представление, которое лежит в основе тезиса Преснякова, о некоем «древнем праве, не знавшем имущественной самостоятельности княжих мужей-огнищан», выглядит просто абсурдным в виду всех тех данных, которыми мы располагаем относительно бояр в XI в. В том же Житии Феодосия всё говорит против этого представления. Бояре располагают ценными вещами и имуществом, Варлаам, желая постричься в монастыре, приносит туда свои «болярскую» одежду и коней (очевидно, в качестве вклада) и т. д. А как могли бы вообще новгородские бояре в 1018 г. собирать деньги (причём по довольно высокой ставке) на поход против Святополка и Болеслава, если у них не было «имущественной самостоятельности»?

В какой-то мере такого рода «древнее право» можно предполагать относительно тех княжеских слуг, которые находились на его полном содержании. В частности, описание Ибрагимом ибн Якубом «заботы» польского князя Мешка о его «мужах, закованных в броню» (см. выше с. 269), подразумевает, что и «имущественная самостоятельность» этих «мужей», и их воля в передаче наследства детям были ограничены. Вполне возможно, что похожие ограничения действовали и относительно гридей и отроков князей Руси в XI в. С конца XI в., как доказывалось в главе III, эти корпуса княжеских военных слуг деградируют. Не связано ли появление статьи 91 в «Пространной Правде» именно с этим процессом? В таком случае «смягчение» «древнего права» надо относить именно к княжеским слугам XII в., которые уже не состояли полностью на довольствии князя и которые добились уравнения своих прав в смысле передачи имущества по наследству с боярами. Впрочем, это – лишь одна из возможных трактовок этой статьи. Пожалуй, более вероятным кажется, что постановление «за князя задниця не идеть» является вообще не новацией (ни по отношению к боярам, ни по отношению к «дружине»), а лишь подтверждением общепринятой нормы. Такого рода подтверждение со специальным упоминанием дочерей могло быть вызвано просто каким-то частным случаем, например, попыткой кого-то из князей XII в. присвоить себе имущество одного из своих людей, оставившего после смерти лишь дочерей.

Для целей данного исследования, в общем, не так важно остановиться на какой-то одной интерпретация 91-й статьи. Главное указать на то, что интерпретация Преснякова в духе теории «княжого права» не может относиться к боярам.

2. Наследственность, фаворитизм, отношения с правителем

Таким образом, умолчание в шкале вир «Русской Правды» о боярстве не может служить свидетельством против того, что оно составляло высший социальный слой в XI в. Бояре были знатью, и нет оснований подвергать сомнению данные нарративных источников. В то же время равнодушие законодательной инициативы по отношению к боярам заставляет лишь догадываться о том, какими социально-правовыми нормами, представлениями или механизмами утверждался и подтверждался на практике боярский статус. В нарративных памятниках можно найти указания на внешние признаки боярства (богатство, власть и пр.), но перед их авторами не стояла, естественно, задача дать ответ на вопрос, как приобретались эти признаки, то есть кто и как становился боярином.

Кто имел право называться боярином и на каких основаниях? К сожалению, данных для решения этого вопроса источники X–XI вв. практически не дают, и приходится ограничиться лишь некоторыми соображениями более или менее общего характера в контексте сравнительно-исторических аналогий. В историографии, как мы видели, влиятельными остаются две теории: «дружинная/служилая» и «общинная/местная». Первая объясняет приобретение боярского статуса только через службу князю, вторая либо вообще не предполагает существования такого статуса в условиях «общинности», либо видит в нём не социально-правовое содержание, а лишь отражение имущественного расслоения ими личных «лидерских» качеств.

На мой взгляд, хотя каждая из двух теорий опирается на реальные факты, в итоге выводы получаются упрощёнными и однобокими. «Бессословности», на которой делает акцент «общинная теория», на Руси в X–XI вв. не было, и о ней можно говорить лишь в том смысле, что статусные позиции в раннее Средневековье приобретались и терялись скорее практическим путём, в силу наличия/отсутствия фактических власти и авторитета, не предполагая обязательного правового оформления (см. выше и во «Введении»). Нельзя не признать действенность такого механизма социального продвижения, как протекция правителя, но с другой стороны, едва ли стоит абсолютизировать его значение. В любом обществе и особенно таком юридически слабо иерархизированном, как раннесредневековое, надо предполагать одновременное действие разных факторов – одни поддерживают социальную мобильность, другие, напротив, укрепляют общественную стратификацию. Причём один и тот же фактор может в разных случаях (условиях) работать и в ту, и в другую сторону – то есть и в пользу статусных разграничений, и в пользу их преодоления или размывания.