Бояре Стародубские. На заре

Но случались у Никиты Петровича минуты бурного гнева. По старости он все менее мог сдерживать свою раздражительность и запускал книгой и тарелкой и чем попало в лицо противоречивших ему. Случалось ему ушибить приказчика, прислужника и старого Дорофея, что всегда огорчало молодого Стародубского. Но не шутя призадумался он, когда старик отец запустил книгу в лоб его боярыне Паше. Случилось это, когда Никита Петрович, по обычаю своему, толковал Паше, сидя вечером в тереме, что жену надо держать в строгости, учить ее плеткой и что премудрость эту может она сама прочесть в книге «Домострой».

– Зачем мне читать эту книгу, когда в ней учат не по Евангелию и не так, как при венчанье говорит поп наш, – вздумала возразить ему боярыня Паша.

Старик вне себя швырнул в нее лежавшей на столе книгой: не вынес он, чтобы молодая невестка считала себя умней тестя. Удар, нанесенный книгой, был не силен, но оставшееся от него синее пятно дня два завязывали платком, прикладывая целительные мази из аптечки Ирины Полуектовны.

– Не перечь ты ему, моя голубушка-боярыня, – говорил Паше огорченный боярин Алексей. – Вишь, его старость осилила, неразумен стал.

– Ты в вину не ставь мне того, – извинялась Паша, – не думала я, что осердится он. А вперед молчать буду ради тебя, боярин, чтобы ты к сердцу не принимал его гнева, – приветно ответила мужу боярыня Паша.

– Лишь бы вы советно жили, а его век не долог, – утешала себя Ирина Полуектовна, утирая ширинкой слезы, всегда легко у ней являвшиеся.

Век его был действительно не долог, как угадывала Ирина Полуектовна: старый боярин Никита Петрович наворчался однажды вволю, до устали, потом заснул и не проснулся, – заснул навек! Случай этот давно предвидели, и семью он не напугал неожиданностью.

Молодые Стародубские, как следовало, почтительно поплакали, помолились; Ирина Полуектовна просила Господа о прощении грехов боярину, и после пышных похорон все переехали на время в усадьбу Лариона Сергеевича. Тут отдохнули после печального зрелища похоронного обряда и зажили было мирной, согласной жизнью; но широк и тревожен был мир вокруг них на Руси, и дальняя буря скоро потрясла и их светлый уголок.

Сначала дошли вести о кончине царя Федора, казалось окрепшего здоровьем и вступившего во второй брак после потери первой жены своей. Но болезнь, остановившаяся на время, развилась снова и унесла болезненного юного царя. Слышно было по городам, что выбор на царство братьев покойного царя, Иоанна, старшего, и Петра, еще отрока, не обошелся без волнений в стрелецких слободах. Прошло несколько времени, и эти слухи сменились другими, более страшными.

Примчались в Кострому и бурные слухи о московской смуте и стрелецком бунте в мае 1682 года. Молодой Стародубский поспешил в город к воеводе узнать, что случилось, и поражен был тяжкими вестями, полученными от прибывшего из Москвы гонца. Служилые и ратные люди, отпущенные на время, спешили ехать в Москву, чувствуя на себе долг спешить на помощь царствующему государю. Алексей Стародубский вернулся домой лишь для того, чтобы собраться в путь и проститься с молодой боярыней и остальной семьей.

– Немедля ехать надо, – говорил он на вопросы испуганных боярынь, – и хотя бы не звали нас, я все же поскакал бы сломя голову.

– Дело ясное! – восклицал Ларион Сергеевич. – Ратному человеку не сидеть с боярынями во время смут… хотя и горько расставаться нам с тобою, боярин.

– От долга не отступаются. Крестное целование исполнять должно и против врагов государевых стоять, помня Господа, – высказал Алексей с твердой верой.

«Вот, – думал он, собирая свои ратные принадлежности и пока седлали коня его, – вот как разгорелось, что тогда в Стрелецкой слободе таилось. И знали о том многие, не залили искорки, – а теперь пламя вспыхнуло; а что погибло, того не вернуть!»

И в памяти его вспоминались имена знакомых и дорогих ему бояр: Матвеева, Ромодановского, Нарышкиных и других, погибших первыми.

– Первым делом теперь от стрельцов отделиться, отойти…

– Да кому же служить думаешь?.. – тревожно спрашивал боярин Савелов.

– Кому присягал, кого патриарх и народ выбрали: Петру и брату его Иоанну. А что из терема себя выше поставить силится, то наплывное и народу ненужное!

– Ну, да хранит тебя Господь, – сказал, обнимая боярина Алексея, Ларион Сергеевич.

Алексею предстояло еще прощанье с тещей и молодой боярыней, и последнее пришлось всего трудней: видеть, как молодая боярыня сперва с плачем бросилась на грудь к нему, обвив шею его своими белыми и тонкими ручками, а потом свалилась на руки Ирины Полуектовны, закрыв, словно навек, свои ясные очи. Но, обняв молодую жену, Алексей силой оторвался от нее, сложил ее на руки матушке и бросился вон из хором, не оглядываясь.

Вскочив на коня, он спросил конюха Ефрема, сидевшего на другом коне:

– Ты со мной? Далеко ли?..

– По смерть мою не оставлю, – ответил он с особенной важностью в голосе.

– Не приказал ли кто?.. – спросил боярин, вероятно намекая на заботливость боярынь.